Хуже дело обстояло в тех регионах, где власть сразу после мятежа оказалась в руках анархистов (Каталония, Арагон, некоторые населенные пункты в Андалусии и Леванте). Там боевики НКТ-ФАИ сводили счеты не только с «реакционерами», но и с конкурентами из КПИ и ИСРП. Некоторых видных социалистов и коммунистов убивали из-за угла за то, что те хотели навести элементарный порядок.
Часто с захваченными мятежниками или их сторонниками расправлялись после особенно жестоких бомбардировок авиацией мятежников жилых кварталов мирных городов. Например, после налета на Мадрид 23 августа 1936 года было расстреляно 50 человек. Когда ВМС мятежников объявило об обстреле с моря Сан-Себастьяна, власти города пригрозили, что расстреляют за каждую жертву этой атаки двух заключенных. Это обещание было выполнено: 8 заложников заплатили своей жизнью за четырех погибших.
23 августа 1936 года после таинственного пожара в мадридской тюрьме Модело (по указанию «пятой колонны» заключенные стали жечь матрацы, стремясь вырваться на свободу) было расстреляно 14 видных представителей правых партий, в том числе брат лидера фаланги Фернандо Примо де Ривера.
После мятежа в республике были закрыты все церкви, так как высшее духовенство в массе своей поддержало переворот (священники призывали на мессах «убивать красных собак»). Многие храмы были сожжены. Анархисты и другие ультрареволюционные элементы убили в первые месяцы войны тысячи священнослужителей (всего в республиканской зоне погибло около 2000 представителей церкви). Коммунисты и большинство социалистов осуждали эти действия, но часто просто не хотели портить отношения с анархистами, влияние которых в первые месяцы войны достигло апогея. Известен, однако, случай, когда Долорес Ибаррури взяла в свою машину монахиню и отвезла ее в безопасное место, где та находилась до самого конца войны. В сентябре 1936 года коммунисты организовали выступление по своей радиостанции католического священника Оссорио-и-Галландо, что вызвало смягчение общей политики по отношению к церкви. Тем не менее, вплоть до начала 1938 года все публичные церковные службы на территории республики были запрещены, хотя за богослужения в частных домах не преследовали.
Положение в республиканской зоне усугублялось еще и тем, что 22 февраля 1936 года по амнистии тюрьмы покинули не только политзаключенные, но и обыкновенные уголовники. После мятежа многие из них примкнули к анархистам и занимались обычным грабежом или сводили счеты с судьями, упрятавшими их за решетку. В районе Валенсии действовала целая так называемая «железная» колонна бандитствующих элементов, грабившая банки и «реквизировавшая» имущество граждан. Колонну удалось разоружить только при помощи коммунистических отрядов после настоящих уличных боев в Валенсии.
Правительство Хираля пыталось положить конец бесчинствам маскировавшихся под милицию уголовников. Гражданам рекомендовали не открывать двери ночью и при первых подозрениях сразу вызывать республиканскую гвардию. Прибытия гвардейцев (а часто лишь угрозы вызвать их), как правило, бывало достаточно, чтобы самозванные милиционеры (это были в основном подростки) убрались восвояси.
Прието и видные деятели компартии неоднократно выступали по радио с требованием немедленного прекращения актов самосуда. Когда после мятежа тысячи сторонников путчистов, членов правых партий и просто состоятельных людей укрылось в иностранных посольствах (в основном — латиноамериканских), правительство Народного фронта не только не настаивало на их выдаче, но и разрешило дипмиссиям снять дополнительные помещения, хотя осенью 1936 года персонал всех посольств покинул столицу. В Мадриде преспокойно отсиживались в посольствах более 20000 врагов республики. Оттуда периодически обстреливались республиканские патрули и подавались световые сигналы авиации мятежников. Реакционно настроенный дуайен дипкорпуса чилийский посол пытался даже привлечь к «гуманитарной акции» советское полпредство, но безуспешно. Отказались принимать «беженцев» на территории своих посольств и англичане с американцами. Они ссылались на международное право, запрещавшее использовать территорию диппредставительств для подобных целей.
4 декабря 1936 года испанская служба безопасности при содействии прикомандированных советских советников из НКВД провела неожиданный налет на одно из зданий финского посольства в Мадриде (оттуда частенько стреляли по патрулям) и обнаружила там 2000 человек, в т. ч. 450 женщин, а также массу оружия и мастерскую по производству ручных гранат. Естественно, в здании не оказалось ни одного финна. Все дипломаты были в Валенсии, а с каждого «постояльца» взималась плата от 150 до 1500 песет в месяц. По распоряжению тогдашнего премьер-министра Ларго Кабальеро все «беженцы» из финского посольства были депортированы во Францию, откуда большая часть вернулась в зону, контролируемую мятежниками.
В одном из зданий, находившихся под опекой турецкого посольства, было обнаружено 100 ящиков с винтовками, а из перуанского посольства фалангисты вообще вели радиопередачи, сообщая мятежникам информацию о положении республиканских частей под Мадридом.
Несмотря на эти неопровержимые факты, правительство республики не решалось прекратить посольский «беспредел», опасаясь испортить отношения с западными странами.
Многие фалангисты смогли бежать из посольств в зону мятежников, другие спокойно отсиживались в дипмиссиях до самого конца войны. Следует отметить, что уже в первые месяцы войны республиканцы предложили через Красный крест наладить обмен пленными, а также разрешить свободный проход через линию фронта женщин и детей. Мятежники ответили на это отказом. Они считали Красный крест масонской (а значит, подрывной организацией). Обменивались на французской границе только попавшие в плен советские, немецкие и итальянские летчики, а также высокопоставленные офицеры и политики обеих сторон.
Заканчивая сравнительный анализ политических репрессий в «двух Испаниях» после 18 июля 1936 года, можно лишь констатировать, что сравнению они не поддаются. И дело даже не в том, что в республиканской зоне жертвами чисток стало в 10 раз меньше людей (около 20 тысяч человек). Каждая безвинно загубленная жизнь заслуживает сострадания. Но мятежники сознательно использовали массовый террор как средство войны, предвосхищая поведение нацистов в Восточной Европе и СССР, в то время как республика старалась максимально сдерживать справедливый гнев, переполнявший массы, столкнувшиеся с изменой и предательством собственной армии.
Но вернемся к положению на фронтах в этот черный для республики август 1936 года. Несмотря на быстрые темпы продвижения африканской армии, взятие Бадахоса и соединение двух частей мятежной территории в единое целое, республика еще не чувствовала нависшей над ней смертельной опасности и безумно распыляла свои и так не слишком мощные силы.
Многообещающе начинались для республиканцев операции на Арагонском фронте, где у мятежников не было ни авиации, ни артиллерии, ни достаточного количества войск. В первые дни войны из Барселоны вышла окрыленная победой над путчистами в городе колонна анархистов во главе с Дуррути. Вместо заявленных провожающему населению 20 тысяч бойцов, в колонне едва набралось 3000, но по дороге ее догнали колонны ОСПК (Объединенной социалистической партии Каталонии) и троцкистской партии ПОУМ. В первых числах августа республиканцы окружили с трех сторон арагонский город Уэску, где фронт уже держали оставшиеся верными республике солдаты регулярной армии из гарнизона городка Барбастро. Несмотря на выгодные позиции и подавляющее превосходство в силах настоящего штурма Уэски так и не произошло. В районе городского кладбища позиции сторон были так близки, что анархисты и мятежники обменивались в основном не выстрелами, а ругательствами. Уэска, которую мятежники называли своим Мадридом, так и осталась в их руках, хотя единственная дорога, связывающая город с тылом, находилась под обстрелом республиканцев.
Анархисты оправдывали свое бездействие под Уэской тем, что их основные силы были брошены на освобождение Сарагосы. После взятия столицы Арагона НКТ-ФАИ планировала развернуть во всей Испании революцию в своем понимании. Как выглядела такая революция, демонстрировала сама колонна Дуррути, провозглашая в освобожденных арагонских селах «либертарный коммунизм» без денег и частной собственности. Сопротивлявшихся крестьян-»реакционеров» иногда расстреливали, хотя сам Дуррути часто заступался за них.