Одинцову надоело смотреть, он закурил сигару и с любопытством начал разглядывать своих спутников. В это время толстяк, которому, очевидно, было очень скучно, приятно улыбнулся и спросил:

— Далеко изволите ехать?

— Нет.

— Куда же именно?

Одинцов с некоторым удивлением посмотрел на любопытного и нехотя ответил:

— В Америку.

— В Южную или Северную?

— В Южную…

— В Южную?! Да уж не в Вальпарайзо ли вы едете?! — воскликнул неугомонный болтун, впиваясь своими маленькими рачьими глазками в Одинцова. — И я туда же. Такое совпадение! Позвольте представиться: Безменов, фабрикант.

Через несколько минут толстяк[1] окончательно овладел его вниманием — и поволок Одинцова на буксире в ресторан, где заказал вино на двоих, продолжал все время сыпать словами, как горохом.

— Слышали вы о воздушных пиратах в районе Атлантического океана? А? Это, должно быть, страшно? Говорят, что уже несколько аэропланов погибло. Какой ужас!

Одинцов снисходительно улыбался, давал короткие ответы, но все время поглядывал туда, где снова сидел господин, похожий на лакея инженера Пальцева, и пристально смотрел на Одинцова холодным, недобрым взглядом, в котором вспыхивали какие-то неуловимые огоньки.

— Несомненно, это он! — решил Одинцов, и чувство какой-то смутной опасности вползло в его душу. Он рассеянно слушал словоохотливого толстяка.

В Париже Одинцов должен был пересесть в другой аэроплан: Париж — Вальпарайзо. Его неизменным мучителем и спутником снова сделался неутомимый говорун Безменов; он не отставал от него ни на шаг, предлагая все время комбинации увеселительного характера.

— Остаюсь на один день в Париже, — сообщал он. — Почему бы вам не остаться тоже? Не бабушка же умерла у вас в Вальпарайзо? Устроили бы интересную экскурсию по злачным местам. Женщины, батенька, в Париже prix-fixe[2], — и он делал при этом такое лицо, словно только что попробовал кончиком языка какое-нибудь тонкое блюдо.

— Нет, — холодно ответил Одинцов, — я еду без остановки.

Когда аэроплан отделился от платформы, добродушный толстяк крикнул Одинцову, стоявшему у окна:

— До скорого свидания! В Вальпарайзо встретимся!

И долго еще махал платком, пока не превратился в едва заметную точку.

— Надоедливый, но славный парень, — подумал доктор, садясь на свое место, и вдруг легкая дрожь прошла по его телу: против него сидел все тот же господин, обративший на себя его внимание еще в Петрограде.

Одинцов старался не смотреть на него, почувствовал на себе пристальный, наглый взгляд, и это, словно цепями, сковывало его движения, заставляло раздражаться за малодушие.

Когда Одинцов в свою очередь вопросительно взглядывал на него, тот отводил взгляд в сторону, рассеянно смотрел вниз на равнину, словно в этот момент его ничто больше не интересовало.

И постепенно доктором овладело убеждение, что странный субъект следит за ним.

Глубокой ночью по Вальпарайзскому шоссе быстро мчался автомобиль. Было душно. Изредка, как ленты серпантина, по небу, затянутому грозовыми тучами, пробегали синеватые молнии, и вслед за ними глухо и сдержанно перекатывался гром. Одинцов внимательно всматривался в левую сторону шоссе, слабо освещенную двумя лучами автомобильных огней. Тонкие, высокие призраки пальм быстро убегали назад. Доктор стукнул в окошко, и автомобиль остановился.

— Подождите здесь, — сказал Одинцов шоферу в непроглядном мраке тропической ночи. Он тихо шел, огибая обломки скал и надавливая иногда кнопку карманного фонаря, чтобы осветить путь. Чувство какого-то неопределенного страха, так свойственного человеку, когда он идет ночью в лесу, один перед загадочным, молчаливым лицом природы, овладевало доктором.

— Трус, — рассмеялся он и, остановившись, закурил папиросу. Но когда слабый огонек автоматической зажигалки вспыхнул и из мрака выступили силуэты мшистых, громоздких скал причудливой формы и величины, — безотчетный страх еще больше овладел Одинцовым, и какой-то, заглушаемый доводами разума, внутренний инстинкт властно приказал ему идти обратно.

Но это была короткая борьба — и мужчина победил. Одинцов пошел дальше. Вот он уже в знакомой по описанию котловине, вот камень и место у подножия его, где зарыты чертежи инженера. Одинцов опустился на камень, вынул из кармана маленькую лопатку и начал выкапывать землю. Внезапно ему почудился шорох, и он, вздрогнув, прислушался: тихо. Только глухо и сдержанно где-то перекатывается гром. Лопатка ударилась о что-то металлическое — и мгновение спустя в руках Одинцова оказалась заржавелая металлическая трубка. Снова послышался шорох и одновременно блеснула молния. На мгновение в ярком призрачном свете выступили силуэты скал, и Одинцов увидел в двух шагах от себя высокую фигуру в плаще, с надвинутой на глаза шляпой.

— Не двигайтесь, — спокойно сказал знакомый голос: — мы одни, и здесь нас никто не услышит. Если вы сделаете хоть одно движение, я застрелю вас.

— Что вам нужно от меня? — глухо спросил Одинцов.

— То, что у вас в руках, — спокойно ответил незнакомец.

— Нет! никогда! — дико вскрикнул Одинцов, вскакивая на ноги.

— Вы отдадите или… — рука незнакомца медленно поднялась в уровень с головой Одинцова.

И в этот момент доктор, осознав, что положение его почти безвыходно, наклонил голову и ринулся вперед на своего врага. Мимо прожужжала пуля, сплющившись об утес, и двое людей, схватившись, как дикие звери, упали на землю, продолжая душить друг друга на ней в абсолютном мраке, в глубоком молчании природы. Но противник Одинцова был сильнее, и доктор стал ослабевать; он хотел закричать и не смог: стальные руки сжали его горло, не разжимая пальцев. На мгновение в сознании доктора мелькнул веселый, болтливый Безменов, умирающий инженер, лица знакомых и родных, пронеслась, как в калейдоскопе, вся его жизнь с радостями и волнениями, — и сразу все исчезло в каком-то клубящемся, бесформенном хаосе.

В двадцать втором веке тоже были корсары. Но они предпочли воздух морю, как стихию, в которой можно было чувствовать себя более безопасно, так как воздух принадлежал всем и никому, не был разграфлен на государства, города, области с их строгими законами и постоянным надзором за преступными элементами. Пираты морей превратились в пиратов воздуха, и их небольшие, но быстрые, как молния, неуловимые аэропланы рыскали в воздухе, внезапно появляясь то здесь, то там и нападая на переполненные пассажирами громоздкие аэропланы. Правда, бронированные аэропланы международной воздушной полиции периодически исследовали воздушный океан, иногда захватывая не успевшего ускользнуть корсара, однако это не очень мешало пиратам производить свои опасные разбойничьи операции.

Два дня спустя после описанного в предыдущей главе огромный пассажирский аэроплан Вальпарайзо — Париж мчался над Атлантическим океаном.

За одним из столиков в ресторане, ярко залитом электричеством, сидел высокий, широкоплечий господин, сходство которого с лакеем инженера так поразило Одинцова. Он пил коньяк рюмку за рюмкой, дымил сигарой и изредка из-под полей шляпы взглядывал на своих соседей. Если бы кто-нибудь обратил на него внимание, то заметил бы тонкую, ядовитую усмешку на его губах и странный огонь, загоравшийся в его глазах. Но никто не обращал на него внимания.

В это время в ресторан вошел главный кондуктор в сопровождении своих помощников и объявил деланно-спокойным тоном:

— Господа, не волнуйтесь и приготовьтесь: нас преследует корсар.

Наступило мертвое молчание, предшествующее всегда панике. Потом поднялся невообразимый шум, истерические крики женщин, плач детей, проклятья мужчин. Некоторые бросились к окну и старались разглядеть во мраке ночи аэроплан пиратов. Он плавно и быстро спускался на свою жертву, сверкая огнями, неумолимый, как сама судьба.