3. Приведена строфа из стихотворения Садовского "Страшно жить без самовара" (1913), вошедшего в два его сборника: "Самовар" и "Полдень. Собрание стихов 1905-1914".

4. Георгий Чулков познакомился с совсем еще юным Георгием Ивановым в 1909 г и ввел его в литературные круги Петербурга.

5. Иван Сергеевич Рукавишников, поэт и беллетрист; как и Борис Садовской - нижегородец.

6. Специально сшил дворянский мундир, чтобы лично приветствовать Николая Второго, собиравшегося приехать в Нижний Новгород по случаю празднования трехсотлетия дома Романовых.

7. Садовский - фамилия, СадовскОй - псевдоним, под которым изданы все книги этого писателя. Г. Иванов в этом очерке упоминает без логической последовательности то фамилию, то псевдоним этого писателя.

8. Садовской в это время собирал материал для книги о Николае Первом. Книга не была издана, хотя о печатанье ее неоднократно объявлялось. Судьба манускрипта неизвестна.

9. Это крайнее мнение основано, скорее всего, не на качестве поэзии Садовского, а на его довольно враждебном отношении к акмеизму.

10. Сергей Ауслендер. "Литературные заметки (Книга злости)" - газета "День", 22 марта, 1915 г.

11. В Нижегородской губернии.

КИТАЙСКИЕ ТЕНИ (2) (Литературный Петербург 1912-1922 г. г.)

Кто-то сравнил литературу с трамвайным вагоном. Одни давно уселись, другие стоят, ожидая пока освободится место, третьи набили площадку, четвертые висят на подножке, пятые напрасно атакуют набитый вагон. Есть еще сравнение с армией. Конечно, плох солдат, не мечтающий стать генералом, но как трудно добиться даже скромного производства в прапорщики!

Литературная иерархия сложна, и чем дальше от заветной подножки, тем сложнее. Со стороны там все на одно лицо, всем одинаково нет надежды попасть в рядовые, даже в обоз литературного войска. Но это только кажется со стороны. N.- напечатал стихотворение в сборнике "студентов-владикавказцев", X. чином выше его - перевод "с сербского" приняли в "Ниву". У. же выше их обоих - он член литературного кружка "Менуэт", где председательствует сама Лидия Лесная.

Разумеется, писатели этого рода (грубые, резкие люди называют их графоманами) бывают всех оттенков,- лирики и драматурги, новаторы умеренные и крайние, хранители устоев и потрясатели основ. Последние самые счастливые. У них, единственных, есть "шанс" - не только выбиться в люди, но даже стать большой знаменитостью. Известно, что чем левей искусство, тем труднее разобрать, гений ли автор или бездарность. На некоторой (всем доступной) "высоте" левизны различить это становится просто невозможным. Звезда Крученых до сих пор заманчиво и поощрительно сияет всем молодым и не молодым людям, мечтающим о славе. Написал человек:

Дыр-бул-щыр

У-бе-щур.

И стал "Мэтром". Конечно, поработать, вероятно, над этим оеuvrе'ом пришлось порядочно, но ведь и результат недурен!

Есть и такие, которые, "в совершенстве владея стихом", не знают, о чем им писать. Эти пере-водят. "Бойцы ли целы?" - переводил один фразу "Целы ли солдаты?" из "Лагеря Валенштейна". И по праву гордился точностью - ни одного слова "от себя". Другой переводил Эредиа: "Долго ласкал и баюкал свою Клеопатру Антоний" (Эредиа вообще очень любят все "юные" переводчики: должно быть, он им кажется самым подходящим для "проб пера"). Третий просто "с немецко-го". Я не сравнивал с подлинником, но энергия стиха говорит сама за себя:

Он был душой и телом слаб,

Ее любил как жалкий раб.

Она - капризное дитя

Шепнула раз ему шутя:

Голоден мой любимый пес

Ты б сердце матери принес...

Но все-таки, каждый согласится, что перевод, как бы он ни был прекрасен, не то, что поэзия оригинальная. И зачем переводить других, если, Бог даст, вас самих будут когда-нибудь с благоговением переводить?

Когда "Цех" сверг соглашательское правление "Союза Поэтов"1, возглавлявшееся Блоком (сверг большинством одного "голоса", лишенного права голосовать,- так называемого члена сотрудника) и образовал собственное "фашистское" правление во главе с Гумилевым - мне при разборке "портфелей" досталась должность секретаря президиума и члена приемной комиссии. Эти бутафорские должности принесли мне массу хлопот. Я получил от Гумилева "карт-бланш" своею властью раздавать высокое звание члена союза. Это было, конечно, лестно, но "просители" меня одолевали. Каждый считал себя гением. Один так и писал:

И пусть на хартье вековой

Имен народных корифеев,

Где Пушкин, Лермонтов, Толстой,

Запишут имя: Тимофеев!

И все считали, что членский билет союза - если не сама "хартия вековая", то большой шаг к ней.

* * *

Я вхожу в подъезд "Всемирной Литературы"2, где помещается моя "временная канцелярия". "Господин Беленький опять были",- сообщает швейцар. Четвертый раз приходит этот Беленький и все в неурочное время. "Вы сказали ему, когда меня можно застать?" - "Сказал. Обещали зайти попозже".

Меня уже ждет посетительница. Пышная дама неопределенного возраста, в ярко-красном плюшевом платье, явно перешитом из портьеры. Кое-где на плюше даже видны следы гвоздей. Шляпа широкополая, голубая, гарнированная незабудками (на дворе март!).

- К вашим услугам, сударыня.

- Я пришла, чтобы записаться в ваш союз... Охотно буду выступать на ваших вечерах... Это так важно, когда печататься негде... Прежде я много печаталась... Вот...- ручка в заношенной перчатке протягивает альбом.Больше в провинциальных изданиях. Впрочем, помещала и в столичных "Пробуждении", "Синем Журнале".

В альбоме с тиснеными ирисами аккуратно наклеены вырезки:

И я от этой жизни плоской

В мечты красивые уйдя

Дымлю душистой папироской

Лежа на шкуре медведя.

Переворачиваю страницу:

Как солнечно стало теперь

Ты жизни моей отрада

Но милый не верь мне, не верь

Когда я твержу "не надо".

Еще страница:

Ты не знаешь, как я красива,

Ты не видел меня нагой!

- Слушаюсь, сударыня. Оставьте ваш альбом. Приемная комиссия рассмотрит.