Большевизма мировое колесо

Явно вертится не в пользу Клемансо.

Оратор почтительно слушает. Он так не может. Он больше четырехстопным ямбом.

* * *

Однажды я пришел в гости к Блоку. Блок стоял у окна, с книгой в руках. Когда я вошел - он протянул мне ее, улыбаясь. "Вот, посмотрите, какие у меня завелись друзья"...

Действительно - на титульном листе был размашистый автограф: "Дорогому Александру Александровичу от верного друга и ученика". Стихи же были такие:

Иным мила очей лазурь

Очей уносящая даль,

Но очи тускнеют от жизненных бурь.

А ноги всегда, как миндаль.

Как стройны твои ноги,

Очертанья бедр.

Отойдем с дороги,

Упадем на одр!

Имя автора было - Григорий Новицкий.4 Книга называлась "Необузданные скверны".

- Вы с ним знакомы, по крайней мере? - спросил я Блока.

- Упаси Боже... Первый раз слышу. Наглый, должно быть, человек. Или, может быть, только глуп?.. Нет, стихи за себя говорят - наглый, мерзкий...

Вскоре имя Новицкого замелькало повсюду. Рецензии, пародии, известие, что книга его конфискована за порнографию. Было за что! Потом протесты Новицкого, поддержанные какими-то его поклонниками. Словом, весь мелкий шум и гром, который так "обожают" авторы этого рода, принимая за славу...

Этого "друга" Блока мне пришлось раз увидеть в кругу его поклонников и друзей.

Однажды в "Бродячей Собаке" выдался скучный вечер. Кто-то предложил поехать "пить" к Штыку. Приглашавший сам толком не знал, что это за Штык и что за люди у него собираются каждую среду. В конце концов - чем мы рисковали? Только извозчиками в глухой угол Петербургской стороны.

По колено в снегу, в полной темноте мы долго бродили, пока нашли на какой-то Теряевой или Плуталовой нужный номер. Наш проводник был в нем тверд. Наконец нашли. Деревянная калит-ка. На ней надпись. "Остерегайтесь собак". "Пустяки,- сказал проводник,- собака футуристичес-кая". Калитка была открыта. "Футуристическая собака", страшное чучело с зеленой мордой, нас действительно не тронула. Проваливаясь в сугробы, мы добрались до крыльца длинного деревян-ного дома. Дверь была не на запоре. Прихожая, заваленная шубами и калошами, потом еще какие-то комнаты, пустые, холодные и неосвещенные. Музыка, рев, шум, услышанные нами еще со двора, становились все громче. Наконец, последняя дверь...

Две большие, соединенные аркой комнаты были натоплены, как баня. Стены завешаны тряпками, шкурами, картинами Nu, картинками в кубики, масками, оружием, какими-то перьями, какими-то афишами. На полу были прекрасные ковры, все в следах и окурках. В глубине виднелся длинный стол, похожий на витрину Елисеева, в которую попал пулеметный снаряд...

"Штык",- отрекомендовался нам хозяин, седой, усатый, благородный господин во фраке. Он не спросил, кто мы (нашему чичероне он отрекомендовался так же, как и нам, явно его не узнавая). И снова вернулся к своему стакану с коньяком.

Густо напудренный человек, совершенно пьяный, с глуповато-хитрой застывшей улыбкой, читал стихи. Более противного (манерного, скрипучего) голоса я никогда не слыхал. Это и был сам мэтр "школы", разорявший на шампанское благообразного хозяина с воинственной фамилией. Он читал:

О священные и мистические очи,

То зовущие к наслаждению, то наводящие страх,

Похожие на женщин, проводящих ночи

В эротических оргиях в вертепах и кабаках.

Потом выступали его "ученики" - какие-то прыщавые гимназисты, тоже напудренные и бледные, с лицами, искаженными приступами морской болезни. Выступала и какая-то другая "знаменитость", у которой "тоже" конфисковали книгу. Надо было слышать завистливое почтение, с которым это "тоже" произносилось. Остальные были неудачниками,- цензура их произведений не конфисковала, несмотря на все усилия авторов.

Были и девицы. Тоже бледно-зеленые, несмотря на румяна. Тоже пьяные, тоже с демонически-ми стихами. Все это ломалось, кокетничало, завывало, кидало "порочные" взгляды. Картина была совсем во вкусе описаний "огарков" какого-нибудь Каменского или Арцыбашева.

...Хозяин дома вдруг поднялся. Пьянее всех, он крепко держался на ногах, только белки его глаз были совсем красными. Он сделал властный жест. Длинноволосый мальчишка, что-то ораторствовавший, оборвал свою болтовню: "Матвей Матвеевич будет мелодекламировать... Тише... Тише...". Все примолкли. Своих гостей Штык держал, по-видимому, в субординации. Кто-то уселся за залитый ликерами рояль. Штык стал в позу - голова назад, одна рука прижата к груди, другая на отлете. Он выждал, когда наступит совершенная тишина и начал:

"Как хороши, как свежи были розы..."

* * *

И гении сжигают мощь свою

На алкоголе, символе бессилья.

Божественный Игорь, хоть и был человеком талантливым, но с подонками литературы у него всегда была какая-то тесная связь. Он их понимал, они его. И он выражал на своей "среброст-рунной лире" их мироощущение с исчерпывающей полнотой. Ведь и всякий ученик Григория Новицкого, напиваясь, должно быть, был серьезно уверен, что он "сжигает свой гений".

Но "алкоголь", если и сжигает мощь, то ведь он же и приносит "вдохновенье" - этого не отрицают и сами "гении". Вадим Баян,5 элегантный бард "лиррионет и баркаролл", восклицавший:

Я сплету ожерелье из женщин

На свою упоенную грудь...

говорил, что может творить только "под наркозом". Под наркозом, каким же? Я ждал от такого "изысканного" поэта не меньше, чем гашиша. Но он признался откровенно: "Водка, чего же еще. Конечно, красная головка - в белой не та сила".

В 1922 году в московском союзе поэтов было "всего" тысяча человек "квалифицированных" поэтов. Теперь, говорят, перевалило за три. Не есть ли этот расцвет поэзии следствие того же "наркоза", который за эти два года стал значительно общедоступнее?

В защиту мнения, что "алкоголь" не только "сжигает мощь", но и поддает жару, приведу стихи, присланные когда-то в "Аполлон" одним пьяницей. Прислав их, он через день написал в редакцию извиняющееся письмо с просьбой не печатать этих стихов, как написанных в пьяном виде ("если уже напечатали, то конечно, нечего делать"), и прилагал другие, "сериозные". Серьезные были на классическую тему об орле за решеткой: "И я, как тот орел, меж пошлости людской"... "Пьяные" - необычайно длинные - начинались, по крайней мере, энергично и живо: