Так ясно вспомнился прошлогодний май. Как после трудов за столом сидели, беседовали. И благодарные слезы у ворот, на прощанье. Но чаще виделось, как копает тетка Варя, мается.
"Да, господи, мало ли кто на белом свете мучается",- говорил Григорию трезвый голос. Но сердце помнило, и не хотело забыть тетку Варю, и болело о ней.
Может, виною тому было свое собственное сиротство. Горькие дни... Сейчас, издалека, та жизнь казалась Григорию уж не такой и тяжкой. Детдом... ФЗО... С голоду не помер. Вышел в люди. Но сколь было там беды! Как рассказать... И какими прекрасными были счастливые дни.
Молодой моряк повез их в цирк. Двух ребятишек. Как это случилось?.. Забыто... Но прекрасен был день счастья. И до смерти не забыть радость льдистого мороженого, круглого, на хрустких вафельных пятачках. Имени моряка не забыть - дядя Вася.
Когда учился Григорий в ФЗО и на заводе первую практику проходил, то контролер тетя Катя пирожками его кормила, каждый день. Серые, печеные, с капустой. Он утром лишь глаза открывал - радовался: "Пирожки тетя Катя принесет..." На завод спешил и знал: "Пирожки тетя Катя..."
А если разобраться, то какие труды? Для моряка - два-три часа да копейки на мороженое. Для тети Кати - пяток лишних пирожков испечь. Дело невеликое, малое...
Но боже, какая малость порой нужна человеку для счастья. Мороженое со льдом, пирожок с капустой, вскопанная деляна земли... Как рассказать...
А что ему, Григорию, что для него значит несчастная полсотни на дорогу? Что неделя отпуска? Еще двадцать дней останется, не считая отгулов. Больше, чем у жены. Да и эта неделя не пропадет, ведь он отдыхать будет, без завода, на воле. Отдыхать, свежим воздухом дышать. Разве мало?
Промучившись день и другой, Григорий решился. Он еще не знал, как скажет о своем приезде тетке Варе. Он жене объяснил все заманчивостью весенней рыбалки на Дону, усталостью, и она поверила. Он взял десять дней отпуска, полсотни рублей на дорогу, удочки собрал, немного гостинцев и поехал.
И все получилось хорошо. Тетке Варе он рассказал о трудной работе, о болезнях, о врачах, которые приписали свежий воздух. А по совести, ведь он не много и соврал. Работал он сварщиком, работал много, газами да гарью дышал день-деньской. И ей-богу, не грех ему было свежего воздуха лишний раз хлебнуть.
Все получилось хорошо. Тетка Варя поверила, поверили и соседи. И теперь каждый год, по весне, приезжал он сюда все более своим человеком. Приезжал ровно на неделю и точно в тот срок, когда начинались огородные работы.
В тетки Варином нехитром хозяйстве дел было немного для сильных мужичьих рук. Дел было, как сам Григорий со смехом установил, пять с половиной: посадить в огороде картошку, насос для воды поставить и бак, деревья окопать и подрезать, курам летний загон устроить, почистить печку. Все остальное мелочи, хотя и немало набиралось этих мелочей.
Григорий работал неторопливо, некуда было спешить. Поднимался он рано и весь длинный день был на воле. Копал, сажал, чистил курятник, красил бак, возился с насосом или просто сидел, покуривая и поглядывая по сторонам. Малые домики стояли вокруг, низкие заборы, голые деревья, и потому просторно так было, далеко виделось и слышалось все: шалый воробьиный крик, сорочье стрекотание, мерный голос пестрого красавца удода, людской говор.
С хозяйкой он беседовал как-то мало, она была не особо разговорчива. А вот соседка тетка Маня любила поговорить.
- Встал, мой хороший? - встречала она его поутру.- За работу принимаешься? Молодец. А я тебе семечков нажарила, погрызи...
Она в первый же приезд беззастенчиво выспросила Григория обо всем.
- Ты, може, одинокий? - интересовалась она.- Или с семьей плохо живешь? А болезнь у тебя какая?
Григорий ей все рассказывал, как на духу, и про болезнь подробно придумал.
- Ты, може, хочешь, чтобы она тебе дом отказала после смерти? Так у нее дочка есть да племянница.
Григорий после этих слов так откровенно и долго хохотал, что тетка Маня ему поверила.
- Смеись, смеись... Это ты вот такой, простодырый. А люди по-всякому. ..
Приходил и муж ее, дядя Петро, старик глуховатый и рассудительный. Приходил он обычно после газетного чтения, рассказать и поделиться.
- Чего это Картер думает! - кричал он. - Забыл про войну. У нас тоже сила! Как шарахнем! Или он думает в бомбоубежище укрыться! Все равно достанем! Гитлер тоже укрывался! - После дел международных он к районным переходил. Начальство обнаглело! - шумел он. - Дома себе строит, гаражи! Вон председатель наш! Со всеми удобствами дом! А теперь почуял, что скоро на пенсию, так гараж ему строят! Дорогу асфальтовую подводят! А об народе когда думать! Поэтому и в магазинах ничего нет!
- Чего ты к человеку пристал?! - сердилась тетка Маня. - Глухая тетеря! С газетами своими! С тобой говорить - горлу луженую иметь надо!
Григорий ее останавливал, заступаясь за старика. Тетка Маня уходила и издали, не стерпев, говорила:
- Это ты жалеешь его. Всех нас, старых дураков, жалеешь,- и начинала плакать.
Любила она поплакать. А может, дело не в этом, просто - старость. Она смерти боялась. Часто заговаривала о ней, порою звала.
Каждый день перед вечером она приходила в соседский двор с долгим гостеванием.
- Мой уже ляг,- сообщала она. - Чаю попил, два яичка съел и улегся. А я не хочу в хату. Так на воле расхорошо.
На воле было хорошо. Рассеянный свет вечерний, тепло, покой. Старые женщины садились на скамейку, и начинался разговор. Немного новостей, а потом долгие рассказы о прошлом, о былом. Далекое детство, давно умершие матери, ушедшие дети, война и беды, малые радости...
- Как маму схоронили, так меня на хутор и увезли, к дяде. Папа перед смертью как чуял - продал дом и все поместье. Вот как сейчас помню, денег привез полмешка. Пять миллионов. Всякие там были. Привез, говорит: это тебе. А через полмесяца деньги поменялись. Я ими хату обклеивала.
Григорий сидел, слушал и слушал. Чужая жизнь развертывалась перед ним. Далекая, к нынешнему дню неприложимая. Но такая понятная жизнь. Он любил эти вечерние часы воспоминаний. Может быть, потому, что в сиротливом детстве некому было рассказать.