Долго рассаживались в креслах, низеньких, полукруглых, с твёрдым лакированным сиденьем, с подлокотниками того же белого дерева под политурой.

Сдвинуты кресла были концентрическими рядами, амфитеатром.

Полковник занял трибуну, щёлкнул выключателем, и сзади него, на стене, вспыхнуло семь огоньков, будто в самой облицовке зажглись.

Хозяйка усиленно кивала через два ряда кресел новой знакомой доктора. Что-то шипела сдавленным шёпотом.

Старик с эспаньолкой, с ленточкой Почётного легиона, скептически скручивал губы. Было много офицеров, ещё на веранде отстегнувших свои палаши. Офицеры сидели, напряжённо выпятив груди, играя бритыми скулами, аккуратными котлетками бакенбард.

Молодёжь — лейтенанты украдкой косились в сторону скромных причёсок, набожно опущенных ресниц, бледных выгнутых шеек, группировавшихся ближе к трибуне.

Полковник с вывернутыми ногами стукнул семь раз молоточком по пюпитру, сказал значительно:

— Возлюбленные братья. Объявляю собрание открытым.

Полковник поднял правую руку с видом регента, наклонил голову набок, уронив бритую челюсть, начал нараспев тонким и жидким фальцетом:

— Учитель, я жду твоей речи…

Большинство довольно нестройно подхватило на разные голоса:

— Ловлю, где блеснет скрытый свет…

Кривоногий полковник с вдохновенным видом отбивал такт в воздухе рукою. Бледные мисс стонали, прикрыв загнутыми ресницами глазки. Офицеры подтягивали бодро; пожилой капитан, зверски напружинив жилистую шею, воткнув в пол остановившийся взгляд, басом пытался аккомпанировать в терцию.

Бархатное контральто новой знакомой доктора, звучало настоящим подъёмом. Девушка встретилась взглядом с глазами доктора, чуть вызывающе тряхнула тяжёлым узлом пышных волос, ещё звучнее выделила голос из общего хора.

Полковник поперхнулся, щёлкнув челюстью, жадно отпил из стакана. Долго не мог прокашляться.

— Слово принадлежит… — полковник почтительно раскланялся с седой стриженой дамой. Та долго говорила о женском движении, о правах женщины.

Бледные щёки мисс на передних скамейках загорелись румянцем, чудовищные зубы костлявой хозяйки совсем перестали закрываться бескровными губами, и доктор сочувственной улыбкой встретил загоревшийся взгляд новой знакомой.

Стриженая дама переменила тему. Сообщила, что библиотекой в Адьяре сделано ценное приобретение — список первых двух стихов Атхарва-Веды, отнесённый профессором Шнейдером к девятому веку до Рождества Христова, купленный случайно с разным хламом на аукционе имущества покойного доктора Питбери. Почтенный миссионер, должно быть, не подозревал, какое сокровище хранится в его библиотеке. Потом стриженая докладчица сделала паузу. Тревожным взглядом окинула своего худенького питомца в туземном костюме, представила его собранию как автора только что вышедшей религиозно-нравственной книги.

Вундеркинд внезапно поднялся, расширил свои печальные глаза, глаза много пережившего взрослого человека, сказал застенчиво:

— Это не мои слова. Это слова учителя. Без него я ничего не мог бы сделать, но с его помощью я вступил на путь…

Стриженая дама перебила с любящей материнской улыбкой, кивнув в сторону вундеркинда:

— Мы имеем мысль учителя, облечённую в слова ученика. Пропущенные изречения восстановлены учителем. Всё остальное принадлежит ему, Джеку. Это его первый дар миру. На мою долю, как старшей, выпала честь написать несколько слов введения и в двух случаях добавить пропущенное слово.

Седой кавалер Почётного легиона фукнул в эспаньолку, под сурдинку пробурчал:

— В бочку мёду ложку дёгтю. Двумя словами испакостили всю книгу. Дорогой мастер! Вы изволили обратить внимание?

— Насчёт вивисекций? — доктор утвердительно кивнул головой.

Кавалер сочувственно покосился в сторону смуглого ребёнка:

— Поразительная глубина мысли. Мальчишка феномен. Только замучают его эти мироносицы.

На трибуне появился белый тюрбан. Сморщенное коричневое лицо старика беспокойно подёргивалось, маленькие глазки вспыхивали тревожным огнём.

Старик поднял костлявую руку, призывая ко вниманию, сказал шамкающим мёртвым беззвучным голосом:

— Возлюбленные братья! Учитель шлёт вам привет через меня, недостойного.

Старик сделал паузу, внимательно нащупывая колючим взглядом лица окружающих, должно быть проверяя впечатление. Потом снова зашамкал:

— Возлюбленные братья! Мы собрались здесь во имя учителя. Есть среди нас озарённые святым его светом, есть и те, что стучатся, что не вступили ещё на путь. Возлюбленные братья, четыре качества необходимы для нашего пути, и первые из них — распознавание и… — старик выдержал паузу, — и отсутствие желаний. Возлюбленные братья, последнее качество не может не требовать от ищущего прежде и паче всего развития чувства дисциплины и солидарности. Только слив наши стремления воедино, мы можем надеяться достигнуть того, что обещано нам учителем. Возлюбленные братья! Спрошу вас, что делает брат, нарушающий это насущнейшее из предписаний учителя?

Никто не ответил. Старик долго водил колючими глазками по рядам, спросил снова:

— Не подрывает ли он основ братства? Не враг ли он общества ищущих, в среду которых он втерся с целью, известной ему одному…

Старик открыл уже рот продолжать. В первых рядах родилось внезапное движение. Хозяйка с ужасом закатила водянистые глаза. Офицеры переглянулись с интересом. Эме де Марелль взволнованно сжала руку отца, бросила в сторону встревоженный, сочувственный взгляд.

А в той стороне неторопливо поднялась с кресла стройная невысокая фигура с бледным лицом, с шапкой серебром подёрнутых тёмных кудрей, и спокойный твёрдый негромкий, но чётко по тишине прозвучавший голос, голос того, кого называли доктором Черным, произнёс:

— Оратор имеет в виду, очевидно, меня. Попрошу оратора формулировать свои обвинения более определённо.

Старик не был подготовлен к такому ответу. Слова застряли у него в горле. С растерянным видом, забывши закрыть разинутый рот, обернулся с трибуны, ища поддержки.

К трибуне спешил полковник. Перекинулся с оратором торопливыми фразами, занял его место и, отпив из стакана, осклабил любезной улыбкой чудовищную челюсть. Пропел сладким голосом:

— Да позволено мне будет выполнить требование уважаемого брата. — Полковник качнул челюстью в сторону доктора Чёрного. — Выполнить его столь категорически заявленное требование касательно э… э… э… скажем, обвинений, которые вынуждено выдвинуть против него наше общество. Во-первых…

Полковник утвердил на пюпитре локоть, медленно растопырил пятерню и загнул волосатый палец.

— Во-первых… На каком основании уважаемый брат считает возможным помещать в своих специальных, но обще-до-сту-пных, — полковник значительно поднял палец, — трудах сведения, которые общество открывает при посвящении под условием абсолютной тайны?

— Именно?

— Но я выражаюсь, кажется, достаточно ясно. Сведения, обусловленные тайной. Среди нашей аудитории не мало ищущих. Преждевременно будет посвящать их в подробности здесь, в простом собрании.

— Почему же? Вы только что сказали, что сведения эти изложены мною в популярных руководствах. Дело сделано — каждый из ищущих может ознакомиться с ними.

Полковник сердито подвигал челюстью.

— Отлично. Вы сами усугубляете своё деяние, требуя повторения тайн, вами разглашаемых. Что вы скажете по поводу вашего труда о вымирающих расах, где вы даёте ключи к уразумению скрытой истории человечества, о цифровых ключах к апокалипсису и первой книге Моисея, наконец… — голос полковника пропитался искренним ужасом. — Наконец, о тех данных, которые вы открываете профанам о первобытных письменах отжившего человечества?

Полковник вперил острый сверлящий взгляд в лицо обвиняемого. Доктор спокойно ответил:

— Моя работа о вымирающих расах результат чисто научных исследований в области антропологии и серия различных опытов с некоторыми породами человекообразных обезьян. Мне кажется, лучшим ответом на ваше обвинение служат выводы той же работы. В них я далеко расхожусь с вашим представлением о непогрешимости данных.