— Разве у вас были какие-нибудь основания, мисс? Я всегда относился к обществу серьёзно, насколько мог.

— Ах, знаю, знаю! — Хозяйка позволила продеть под локоть доктора свою тонкую руку. Тяжело навалив на него своё костистое тело, потащила по ступеням. — Я знаю, что вы… Но они все страшно предубеждены против вас. Они намерены требовать отчёта. Можете себе представить? Чего мне стоило убедить их пригласить вас на это заседание. Они намеревались направить вам делегатов с директивами.

Доктор усмехнулся, поглядел на лицо хозяйки, поблекшее, обильно подправленное пудрой, с испуганной складкой полных губ, натянутых на большие желтоватые зубы. Сказал с выражением крайнего изумления:

— Отчёта? От меня? Но разве я принимал на себя какие-либо обязательства? Я убеждён, что вы не так поняли ваших собратий, мисс Меджвуд.

Пожилая мисс ещё интимнее придавила к боку гостя свой костистый локоть, прошептала замирающим шёпотом:

— А это всё он, махатма. И с ним полковник. Ах, доктор, подождём, подождём здесь, на террасе, я должна предупредить вас подробнее.

Доктор перебил мягко, не останавливаясь, настойчиво втаскивая на последнюю ступеньку костистое туловище хозяйки:

— Дорогая мисс Меджвуд! Я бесконечно вам благодарен. Но теперь поздно, я подъехал одновременно с кем-то другим. Ваши друзья заметят ваше отсутствие. Вы только рискуете повредить… Хотя решительно себе не представляю, в чём дело, почему ваше общество так встревожено?

Доктор решительно повлёк хозяйку к дверям, пропустил в вестибюль, тотчас за ней очутился на заплетённой густой сетью лиан, уставленной пышными олеандрами веранде.

Молочно-белый матовый полушар прятал электрическую люстру в центре потолка, и мягкий спокойный свет разогнал по дальним углам тонкий сумрак теней. Тёмный пушистый одноцветный ковёр прикрывал пол посередине, а плетёные кресла, шезлонги, диваны были разбросаны вдоль зелёных, вздрагивающих листьями стен, прятались за живым трельяжем олеандров, вместе с плетёными столиками группировались в уютные уголки. Бронзовая рука дворецкого притворила за гостем тяжёлую дверь, кто-то, в перчатках и фраке, с лицом атташе дипломатического корпуса, крикнул в пространство сухо и строго, словно досадуя на невозможность прибавить витиеватый титул:

— Э-э… Доктор Тшерни!

Новый гость огляделся. Почти все кресла веранды были заняты. Ближе всех, спиной к входу, только что приехавшая пара — он во фраке, она, высокая, стройная, с белоснежным песцовым боа на плечах, обменивались приветствиями с пожилой полной дамой с крупными чертами лица, с шапкой седых, по-мужски подстриженных и зачёсанных волос.

Рядом с дамой маленькая хрупкая детская фигурка в туземном костюме. Доктору бросилось в глаза смуглое, будто истомлённое, не детски серьёзное лицо с огромными глубокими лучистыми глазами. Он с интересом задержал взгляд на этом лице.

С другого конца веранды к гостю уже спешил приземистый жилистый человек с большой бритой челюстью, с чуть вывернутыми голенями, свободно болтавшимися в широких чесучовых штанах.

Человек в чесучовом костюме энергично встряхнул руку нового гостя, щёлкнул при этом каблуками, должно быть по старой военной привычке. Сказал тонким и сладким голосом, плохо вязавшимся с наружностью:

— Дорогой брат. Я так счастлив, что могу наконец приветствовать вас вместе с другими братьями.

— Здравствуйте, полковник, — просто отозвался прибывший. — Рад, что доставил вам удовольствие.

Доктор обменялся молчаливым поклоном с обогнавшей его у подъезда парой. С видимым уважением поднёс к губам руку полной женщины со стриженой седой шевелюрой. Снова с интересом остановил взгляд на смуглом лице подростка в туземном костюме.

— Это Джек, сэр, — сказала седая дама. — Вы его ещё не видали?

Подросток поднял свои огромные чистые глаза, сказал тихим серьёзным голосом, протягивая тонкую руку:

— Вы доктор Чёрный, сэр? Я читал вашу работу о вымирающих расах. Я хотел кое о чём расспросить самого автора.

Дама с седыми волосами перебила ревниво:

— Джек, ты спрашивал полковника и профессора Шнейдера в Адьяре. Я убеждена, что они солидарны с автором.

— Всё-таки… — нерешительно начал подросток, бросил взгляд на омрачившееся лицо пожилой дамы, тотчас умолк, чуть улыбнувшись глазами взрослого.

Хозяйка снова продела локоть под руку гостя, подвела к даме в песцовом боа, лепетала, обнажая чудовищные зубы:

— Вы ещё не знакомы? Ах, сэр, нельзя же ждать, пока дама первая спросит. Эме, пристыди сама этого дикаря.

Высокая дама в песцовом боа приветливо улыбнулась, блеснув влажными перламутровыми зубами, сказала низким контральто:

— Я так много слышала о вас, профессор. — Дама перешла на французский язык. — Вы и не подозреваете, как я вас знаю. Я была дружна с милой бедной… с вашей дочерью. Ну да, мы товарки по Сорбонне. Я даже была у вас на квартире… в ваше отсутствие, вы уезжали в Россию.

Грустная тень на минуту прикрыла лицо учёного. Голос чуть-чуть дрогнул.

— Друзья моей бедной Джеммы — мои друзья, мисс. Впрочем, вам, вероятно, известно…

— Что Джемма приёмыш? Да, бедная девочка говорила сама. Но она относилась к вам, как к родному отцу. Папа, идите скорей, я вас познакомлю.

Бравый стройный старик, с низко стриженной серебристой щетиной на круглом черепе, с плотно приклеенной к нижней губе седой эспаньолкой, быстро повернулся к дочери, сверкнул кровавым бутончиком орденской ленточки на лацкане фрака, кинул вопросительно, жаргоном:

— Tiens?[2]

— Papa! Доктор Чёрный профессор; помните, вы мечтали познакомиться. Доктор, мой отец был влюблён в бедную Джемму.

Старик с эспаньолкой крепко пожал доктору руку, сверкнул жёлтыми выпуклыми глазами, сказал хриплым баском:

— Cher maitre,[3] свидетельствую глубочайшее уважение. Давно желал, давно… А насчёт вашей дочери… Вы меня извините, не понимаю. Отказываюсь понимать. Простите, вам тяжело вспоминать, понимаю. Но… такой цветок, такая жестокость. Будь я на вашем месте, я не успокоился бы, пока не нашли негодяев, не привязали поясницей к дулу полевого орудия. Вы меня извините. А вы, говорят, ходатайствовали сами.

Доктор печально улыбнулся. Сказал, обращаясь больше к даме:

— Разве помогло бы мне это вернуть Джемму к жизни? Что же касается возмездия — вы можете верить мне на слово, — оно не коснулось бы настоящих виновников.

Смуглая дама в песцовом боа потрясла старика за лацкан.

— Papa! Как вам не стыдно? Око за око? Разве вы не член нашего общества? Что скажет полковник, что скажут братья?

Старик отмахнулся сердито:

— А ну тебя с твоим обществом, с братьями. Надоела мне эта комедия пуще… Вся в мать. Эта ваша британская закваска.

Плачущий вздрагивающий голос гонга вспыхнул в конце веранды. Коренастый крепыш в чесуче, с вывернутыми ногами, пропел сладким голосом:

— Леди и джентльмены! Возлюбленные братья и сестры! Позволю себе пригласить всех вас в зал заседаний.

Задвигались плетёные кресла, зашаркали ноги по циновкам. Стриженая седая дама с видом наседки, оберегающей цыплят, двинулась за смуглым мальчиком в туземном костюме. Рядом с ней выросла фигура в белом тюрбане, со сморщенным тёмно-коричневым лицом, с острыми огоньками спрятанных под складками кожи глаз.

Доктор предложил руку новой знакомой.

Её отец повлёк вперёд костлявую хозяйку, та поминутно обертывалась к доктору, с видом заговорщицы стягивала губы с жёлтых зубов.

Эту круглую комнату слишком громко назвали залом. Скорее на часовню, на капеллу смахивал её купол, её выложенные белым мрамором, стены с прямолинейным рисунком несложных орнаментов, с тонкими контурами позолоты.

Трудно было определить, как освещается капелла днём, — не было видно окон, быть может, они были замаскированы. Тот же матовый мягкий молочный свет, что был на веранде, вспыхнул под куполом в тот момент, как коренастый полковник в чесуче распахнул с видом церемониймейстера входные двери.