Странное чувство шевельнулось в сердце доктора, когда, крепким мужским рукопожатием отвечая на его приветствие, она сказала низким контральто:

— Вот видите, мы не ждём даже вашего визита. Папа боялся надоедать вам, а я потащила.

Что-то беспокойно шевельнулось в душе доктора. Какое-то смуглое полузабытое сравнение настойчиво просилось наружу. Ответил:

— Ради Бога, извините. Я намеревался засвидетельствовать вам своё почтение завтра, в ваш приёмный день.

— Э, что там считаться, — генерал стиснул руку хозяина огромной волосатой ладонью. — Моя девчонка голову совсем потеряла после собрания. Спит и видит побыть у чародея в его пещере. Ну, где тут у вас ваши скелеты, совы, змеи… что там ещё полагается?

Доктор улыбался.

— Скелетами и совами, к сожалению, служить не могу. Змея, правда, была, но тоже издохла. Вот в шкафу её чучело. Джек?.. Вот кого не ожидал, неужели вас ко мне отпустили?

Вундеркинд повидался с хозяином, ответил спокойно, без всякой обиды, своим тусклым, постоянно печальным голосом:

— Вы ошибочно представляете себе, сэр. Я не стеснён в своих действиях никем.

Эме де Марелль поспешила ответить на вопросительный взгляд доктора:

— Джек прогостит у нас целую неделю. Мисс Ани уехала с полковником в Мадрас.

Девушка приблизилась к столу, испуганно вздрогнула. В тени абажура из кресла поднялась чья-то высокая стройная фигура в тёмном визитном костюме, с небольшой чёрной бородкой, резко подчёркивающей оливковую бледность лица, белизну тюрбана, прихваченного большим мерцающим камнем-пряжкой.

— Я не представил вам моего друга.

— Мы встречались, — с приветливым смущением возразила гостья, протягивая руку бледному индусу.

Генерал, разглядев, с кем имеет дело, шумно заахал, потянулся к туземцу чудовищной ладонью, отдуваясь, воскликнул:

— Дорогой Гумаюн-Синг! О вас-то я и мечтал. Счастливая встреча! Батюшка, что ж это вы подвели нас? Мы так надеялись на эту партию риса для Франции. Меня замучили телеграммами.

Индус мягко ответил:

— Очень сожалею, мой генерал, что вынужден был огорчить вас. Я уже сделал распоряжение агенту выплатить неустойку сполна. В партии возникла экстренная необходимость для округа Виндия.

— Голодающим? Слыхал, слыхал. Благородно, но… не коммерчески.

— Я плохой коммерсант, — возразил индус с улыбкой.

— При таком состоянии? Ай-ай-ай! Вы не думаете, господа, о вашем долге перед промышленной культурой вашей страны.

Генерал шумно уселся на кожаный диван, потирал колени, отдувался, весело вращал зрачками выпуклых желтоватых глаз.

Его дочь не отходила от письменного стола. Доктор с улыбкой наблюдал, как воспитание боролось с жгучим, совсем детским любопытством, острыми искрами вспыхивающим в глубине больших глаз.

Девушка с суеверным почтением покосилась на ощетинившийся объективами револьвер микроскопа, осторожно дотронулась розовым ногтем крошечного мизинца до одной из разноцветных пробирок. Спросила робко, тихонько, с почтительным ужасом:

— Это… чума?

Доктор встретил беспокойный взгляд генерала, инстинктивно упёршегося уже ладонями в диван, поспешил ответить:

— Значительно более безопасная вещь. Если бы пробирки с разводками таких страшных бактерий валялись на письменных столах, меня давно вздёрнули бы на виселицу. Для исследований чумы, холеры существуют строго изолированные лаборатории. Здесь, в Бенаресе, мне не пришлось даже посещать их. Моя роль — оценка санитарных мероприятий. Вы можете без всяких опасений взять эту «чуму» в руки.

Девушка осторожно достала пробирку из гнезда деревянной горки, поиграла на свет топазовой жидкостью.

— Как красиво! Совсем драгоценный камень. Ай, там замутилось.

Доктор успокоил:

— Это растут кристаллы. Я сейчас работаю как раз над этим вопросом. Видите? В этих маленьких трубочках тихо, незаметно растут, размножаются, питаются и залечивают раны существа, которых наука до вчерашнего дня считала мёртвыми. Хотите взглянуть в микроскоп?

Девушка с загоревшимися глазами поспешила усесться в кожаное кресло, доктор стоя урегулировал освещение, наклонился к окуляру:

— Ну, что вы видите? Если видите плохо, туманно вращайте вот эту головку, вот так… как в бинокле.

Девушка плотно прижала бровь к окуляру, растерянно моргала с непривычки свободным глазом.

— Ах, вот… теперь вижу. Тёмный круг, да? Так надо? Какие-то искорки. Ах, я, должно быть, толкнула. Один подвинулся. Ну, да, я толкнула…

Доктор усмехнулся.

— С вами солидарны целые поколения учёных, мадемуазель, — сказал он с добродушной насмешкой. — Они были твёрдо убеждены, что движения эти зависят от толчков, от течений, обращающихся в жидкости, в арене движения. Под влиянием нагревания или охлаждения… Однако не спешите принимать за комплимент то, что я сказал относительно вас. Светлый ум одного из учёных, правда недавно, — я говорю о профессоре Лемане — наголову разбил это представление.

— Значит, эти продолговатые столбики… живые?

Доктор ответил не сразу.

— Что такое жизнь? Одноклеточные существа, бактерии, амёбы официально признаны наукой живыми. Но академии с пеной у рта встречали всех, кто заикался о древней легенде, будто металлы и камни одухотворены начатками жизни. Великий Лавуазье не мог вместить представления о небесных камнях-аэролитах. Его история хронически повторяется при каждом новом завоевании научного гения.

Девушка разочарованно протянула:

— Значит, пока всё это одни предположения?

— Далеко нет. В паспорте на звание живого существа предусмотрены обязательные пункты: известная степень самостоятельности, то, что называют индивидуальностью существования, размножение, восстановление утрачиваемых тканей и движение. Всем этим требованиям кристаллы отвечают.

Девушка оторвалась от микроскопа, взглянула на доктора, спросила, капризно-кокетливым тоном смягчая недоверие:

— Я ничего, конечно, не понимаю, вы не будете надо мной смеяться? Я хотела спросить, этот ваш, как его… Леман разве не может тоже ошибаться?

Доктор улыбнулся.

— Недоверие — лучший залог успеха в научном исследовании. В данном случае вы, однако, не правы. Леман, помимо оригинальных работ, привёл в систему и проверил работы целого ряда других учёных. Я могу перечислить вам Эрдмана, Когена, фон Шрена, Треска Ледюка…[4]

— Боже мой, Боже мой!..

— Пшибрама, Остена, Гасслингера…

— Доктор, ради Бога. Я уже стыжусь своего недоверия.

Доктор продолжал, улыбаясь:

— Все эти учёные обнаружили у кристаллов явления питания, разумеется в самой простейшей форме, способность заживлять ранения, расти и побуждать размножение себе подобных. Всё это не только по внешности, но и по существу сходно с теми же явлениями у животных и растений.

Доктор порылся на столе, открыл плоский продолговатый кожаный ящик с рядами узеньких стеклянных пластинок, отыскал новый препарат, придвинул к себе микроскоп. Осторожно вращая кремальеры предметного столика, заговорил снова:

— Вы знаете, что живые ткани утомляются, нуждаются в отдыхе? Такой авторитет, как знаменитый лорд Кельвин, установил явления усталости и отдыха для… металлов. Наш калькуттский собрат, физик Боза, пошёл ещё дальше, нашёл лекарства против усталости металлов. Те же самые, что для мускулов человека, — тёплые ванны и вибрационный массаж.

Доктор урегулировал свет, приник на минуту к окуляру, подвинул инструмент своей слушательнице.

— Теперь ничего не вижу… Нет, нет, вижу. Какая-то сетка и тёмные пятнышки…

Доктор сказал:

— Вы не специалистка, но вам приходилось читать, что все живые и растительные тела состоят из микроскопических клеток, снабжённых плотным ядром, которое висит или плавает — как хотите — в менее плотной массе — плазме. Ваши тёмные пятнышки — ядра, а сетка — границы клеток.

— Да, да, я слышала. Ведь это кожа?

— Это металл. Металл, тончайшим слоем в расплавленном виде налитый на холодную пластинку. Таких аппаратов из сотни удаётся один. Этой удивительной картиной, раскрывающей нам тайну строения металлов, мы обязаны профессору Карто и его соратникам фон Шрену, Треска, Остену, Шпрингу. Расплавьте на пламени паяльной трубки стекло, и вы убедитесь, что и оно построено из клеток.