Антипова вышла из ванной, он слышал, как скрипнула дверь, как мягко прошелестели ее босые ноги по коридору, и вот она зашла в комнату. Он обернулся.

В первую минуту он решил, что это другая женщина, потому что Антипова неведомо как успела переодеться. Была она в длинном нарядном платье с глубоким вырезом, волосы расчесаны и кокетливая прядь падает на висок, а по лицу прошлись пудра, тушь и помада. Не говоря ни слова, она открыла шкаф, покопалась там, вынула туфли, обулась. Щелкнула выключателем, скользящим шагом подошла вплотную к нему, отставила ногу, склонила голову набок, улыбнулась так, как могут улыбаться только красивые, уверенные в себе женщины.

- Вячеслав Андреевич, будьте сегодня моим гостем. Вы знаете, мне так одиноко.

Буданов медленно поднялся:

- Спасибо, но уже поздно, мне надо ехать. Простите, не знаю ваше имя-отчество...

- Зовите меня просто Катя, - сказала она и легким движением провела пальцем по его рукаву, - а я вас буду звать Слава. И вообще, давай на "ты". Ты очень милый, Слава. Не спеши, останься.

- Я понимаю, Екатерина... э-э...

- Катя. Зовите меня Катя.

- Ну, хорошо, я понимаю. Катя, что вы перенесли большое горе, и ведь именно я, хоть косвенно, но повинен в этом. Скажите прямо и честно, что я должен сделать, чтобы хоть немного искупить свою вину?

- Останься со мной, - сказала она, придвинулась ближе и прикоснулась к нему, он отпрянул.

- Нет, мне пора. Я рад, что вам стало лучше.

- Ну, Славик, ну, ты невежлив, - протянула она.

- Завтра, - сказал Буданов, - я приеду завтра, и мы все обговорим. А сейчас мне некогда. До свидания.

Уже на улице ему стало стыдно, что он так поспешно и трусливо сбежал, и досаду свою выместил на дверце автомобиля. Он хлопнул так, что звякнули стекла и замок жалобно вскрикнул. Он все еще испытывал к своей машине неприязнь, она казалась ему чуть ли не живым существом, капризным, злым и хитрым. Она только притворяется покорной и беспомощной, только делает вид, что мертва без человека, а на самом деле только и ждет удобного случая, чтобы выкинуть коленце: то заглохнет на подъеме, то спалит свечу, то начнет симулировать тяжкую болезнь карбюратора, а сама только и добивается чтобы человек в унижении своем, уподобившись червю, заполз под нее и стал бы щекотать ей брюхо гаечными ключами. "Продам машину, - подумал Буданов, без особой нежности загоняя ее в гараж. - Непременно продам..."

Дома пришлось выдержать неприятный разговор с женой. Он честно рассказал бы все как было, но в этой правде была такая нелогичность, что поверить в нее было трудновато, тем более жене. Он боялся взрывов ее ревности и всячески избегал их, и поэтому предпочел придумать более понятную причину своей задержки. Он сказал, что Антипова просит денег, не слишком много, но, во всяком случае, она обещала оставить его в покое. Это успокоило Лену, и она согласилась, что так, пожалуй, будет лучше, ведь она сама женщина, и очень хорошо понимает, что одной тяжело, и если, например, он, Буданов, вдруг погибнет, то она, Лена, непременно сойдет с ума от горя и одиночества. Она нежно обняла его, и ему показалось, что она все лжет, и даже, быть может, будет рада, если он умрет.

Ему стало жалко себя, в эту ночь он спал плохо и, как обиженный подросток, воображал себе сцены своей смерти и похорон. Сладкая горечь обиды сжимала сердце, и он чаще обычного вставал и уходил на кухню выкурить очередную сигарету.

Возвращаясь с работы, он заехал в сберкассу и снял деньги. Еще днем он решил, на что их потратит. Отдавать деньги в конверте или просто сложенной вдвое пачкой казалось ему неудобным, и он решил купить на них какую-нибудь вещь, чтобы она хоть немного скрасила одиночество несчастного человека. И он купил здоровенный ящик - цветной телевизор. Ящик, вмещающий в себя так много людей, что среди них всегда можно было сыскать нужного и желанного. Тот телевизор, что стоял у Антиповой, был старой модели, с маленьким экраном, а уж цветной должен непременно украсить и разнообразить жизнь.

У самого Буданова не было такого, все как-то руки не доходили, да и деньги предназначались для других целей, но он убедил себя, что после того, как он преподнесет Антиповой этот подарок, она сразу же успокоится, улыбнется, скажет ему "спасибо" и забудет все, простит его и найдет успокоение в цветных миражах премудрой электроники.

Он оставил телевизор в машине, а сам поднялся на пятый этаж, отдышался, пригладил волосы, поправил шарф и шапку. Постучал. Он представил себе, как она сейчас откроет дверь, как удивится, и что она скажет ему. Сознание благородства своего поступка немножко опьянило его. Он уважал себя в эти минуты. Но никто не подходил к двери, не открывал ее, он постучал еще раз и еще, прикладывал ухо к двери и снова стучал, пока не убедился, что дома никого нет, рассердился на себя, что так вот, по-мальчишески, не узнав заранее, не договорившись, приехал неожиданно и попал в глупое положение.

Домой ехать не хотелось, он решил дождаться ее, развернув машину так, чтобы видеть дверь подъезда. И ждал так долго, все более и более досадуя на себя и в мыслях своих называя себя не иначе, как дураком, а то и похуже. Но уезжать все равно не хотелось, он знал, что в этом случае его досада еще более возрастет.

Итак, он был голоден, зол, у него кончились сигареты, стало ощутимо темно, ветер раскачивал фонарь у козырька подъезда, треугольная тень, как бесшумная волна прибоя, накатывала и откатывала от него, а она все не приходила.

В десятом часу открылась дверь и на крыльцо вышел какой-то мужчина. Буданов отвел равнодушный взгляд, но тут боковым зрением увидел, что вместе с ним вышла и та, кого он так долго ждал. Да, это была Антипова, он узнал ее, хотя она была в пальто, накинутом на плечи. Они оба, мужчина и женщина, постояли с минуту на крыльце, он махнул рукой и направился к дороге, а она посмотрела ему вслед и, ежась от холода, скрылась в подъезде.

"Ах, вот оно что, - подумал Буданов, - она была дома и не открывала дверь, она была не одна. Вот, значит, каково ее горе, безутешное горе вдовы".

Он зло и вычурно выругался, резко поворачивая ключ зажигания. Он чувствовал себя мальчишкой, обманутым и оскорбленным. Он ненавидел себя, но больше всего - ту, что одурачила его, взрослого, умного, проницательного и великодушного. "Гимназист, - честил он себя, - сопляк, желторотый романтик, растяпа, остолоп, выродок, кретин..." И зло свое вымещал на машине. Он бросал ее из стороны в сторону, безжалостно давил на тормоз, автомобиль взвизгивал, ерепенился, юзил на поворотах, и Буданов, стараясь угодить колесами в каждую выбоину на дороге, злорадно прислушивался к скрежету и стуку под брюхом машины и, будь он всадником, то давно бы уже искровавил бока коня шпорами, разодрал бы его рот удилами, исхлестал бы его круп до костей и загнал бы его до смерти...

"Продам, непременно продам машину", - приговаривал он, закрывая гараж на четвертый, самый мудреный замок.

Телевизор он так и оставил на заднем сиденье, поленился тащить в дом. Поднялся злой, раздраженный, с порога накричал на жену, в общем-то ни в чем не виноватую, но ему казалось, что и она причастна к его унижению ("Знаю я вас, баб, все вы подлые"), что и она обманывает его красивым лицом и притворной любовью, а на самом деле она уродлива и лжива, и ждет только его смерти, и смеется над ним, ведь не зря она сшила это платье, и, кстати, почему она так загадочно улыбалась в среду, когда пришла домой позже обычного.

Лена уперлась руками в бока ("Нет, эти располневшие бугры уже не назовешь талией"), Лена выкрикивала злые слова ("Нет, эту разверстую пасть с золотыми коронками уже не назовешь ротиком"), Лена схватила тарелку и грохнула ее об пол ("Нет, эти грабли, эти лапищи уже не назовешь ручками"), Лена топнула ногой, да так, что зазвенели стекла ("Нет, эти костыли, эти ходули уже никогда не назовешь ножками")...

На улице он немного остыл, идти было некуда, ни друга, ни любовницы. Он усмехнулся: да, ни любовницы. Что за пошлое слово! Что за пошлая жизнь.