– Насколько я знаю, обычно на такие вещи ставят «13-Джэй».

– Обычно да. Но там масштаб помельче, им никогда не достать такого потолка, как наша птичка.

В голосе Андерсона звучала гордость.

Вертолет был «Ирокез» модели HU-1J, специально доработанный как VIP-машина, способная с комфортом принять на борт шесть пассажиров. Он был выкрашен в цвета военно-морского флота США и имел опознавательные знаки Шестого флота. Макнили удавалось успешно игнорировать уколы совести, призывающей его к работе, пока он не провел почти час, беседуя с Андерсоном и Кордом о вертолетных атаках и сравнительных достоинствах машин.

Оба пилота были ветеранами Вьетнама и имели несколько боевых наград, которые носили на своих потертых кожаных куртках. Они говорили «ложить» вместо «класть» и «чего» вместо «что» и через слово сыпали техническими жаргонизмами, сильно затруднявшими разговор для непосвященных. По взглядам и складу ума их можно было отнести к тем людям, которых Макнили обычно презирал, – что называется, средним американцам, – но при этом они были отличными парнями, и Макнили не собирался портить удовольствие от человеческого общения в угоду своим философским принципам.

Чувство вины в конце концов принудило его отправиться в номер к своим бумагам. Он оставил пилотов на площадке, где они пили из термосов горячий кофе.

Он внес последние поправки, отшлифовав речь Фэрли, которую тот должен был произнести сегодня днем; потом принял душ, переоделся в серый костюм от «Данхилл» и спустился в бельэтаж к Фэрли.

Фэрли разговаривал по телефону с Джанет; он жестом предложил Макнили сесть.

Когда Фэрли положил трубку, Макнили сказал:

– Бог мой, это ужасно.

– Что?

– Все это щебетание и воркование в вашем возрасте.

Фэрли усмехнулся. Он сидел в кресле возле телефона в полосатом халате; потом он начал подниматься, и казалось, что пройдет очень много времени, прежде чем эта длинная многоступенчатая фигура сумеет выпрямить себя сустав за суставом.

Пока он переодевался, они разговаривали – о Пересе-Бласко, о Брюстере, о взрывах в Капитолии, об авиационных базах в Торрехоне и морских базах в Роте.

Перес-Бласко был одновременно Мессией и Иудой, обожаемым спасителем и ненавистным деспотом, свободолюбивым гением и тупым тираном, неподкупным защитником и корыстным гангстером, гнусным коммунистом и мерзким фашистом. Он мог поднять уровень жизни нации, а мог, наоборот, опустошить казну, потратив все деньги на яхты и дворцы и на увеличение личного счета в швейцарском банке.

– Мы просто ничего не знаем, вот и все. Его поведение невозможно предугадать. Жаль, что он так мало был в политике.

– То же самое он мог бы сказать и о вас.

Фэрли рассмеялся.

Макнили подождал, пока он завяжет галстук, и протянул ему приготовленную речь:

– Ничего особенного. Обычные вариации на тему дружбы и сотрудничества.

– Это нам и нужно.

Фэрли внимательно прочитал документ, запоминая его абзац за абзацем, чтобы потом не приходилось говорить, не отрывая глаз от текста. Он предпочитал смотреть на аудиторию. Хотя в данном случае это было не так уж важно: речь была короткой и на английском языке, так что больше половины зала вряд ли поймет хотя бы одно слово из десяти.

– Иногда мне приходит в голову, – заметил Макнили, – а нужны ли нам вообще эти чертовы базы. Они как занозы на земле, как гноящиеся раны.

– У каждого на совести есть какое-нибудь пятно. Это расплата за идею глобального владычества. Мы все предпочли бы вернуться к патриархальным временам и сбросить со своих плеч груз этой ответственности.

– Но может быть, на самом деле никто и не накладывал на нас эту ответственность?

Фэрли покачал головой:

– Я тоже так думал одно время, но потом понял, что на таком коне далеко не уедешь. В конце концов это приведет к эмоциональному изоляционизму. Мы были бы рады демилитаризировать свою страну, если бы наша военная мощь не служила своего рода балансом в мире, допускаю, что весьма несовершенным, но, по крайней мере, позволяющим нам вести с китайцами и русскими более или менее успешные переговоры. Мы являемся стабилизирующим фактором, мы даем чувствовать свою силу, и мне представляется, что в целом это позволяет скорее избегать конфликтов, нежели их провоцировать.

Макнили в ответ невнятно хмыкнул, чтобы продемонстрировать, что он слушает Фэрли и следит за ходом его мысли.

– Мне кажется, что загнивает не сама власть. Все дело в ее непоследовательном использовании. Невозможно эффективно вести международные дела, не имея каких-то общих философских принципов, – иначе ваши действия будут непредсказуемыми, а противной стороне придется все время играть мускулами.

Раздался стук в дверь: это был Рифкинд.

– Что-нибудь случилось, Майер?

– Небольшая проблема, сэр. Похоже, у нас сломался вертолет.

Макнили привстал:

– А что с ним?

– Корд объяснял мне, сэр, но я мало что понял.

Макнили быстро накинул пальто и выскочил на площадку.

Корд и Андерсон залезли на фюзеляж и копались в двигателе. Они все были выпачканы в масле.

– Что случилось?

Голос Макнили звучал жестко – время поджимало.

– Еще этого тут не хватало, – пробормотал себе под нос Андерсон. Потом он оглянулся через плечо и узнал Макнили. – Мы начали ее прогревать и собирались наполнить баки, и тут она ни с того ни с сего начала чудить. Господи, какой шум. Вы слышите?

Макнили стоял со стороны хвоста и ничего не слышал. Он спросил:

– На что это похоже?

– Пока не ясно. Давление в порядке, но такое впечатление, что масло совсем не поступает. Тут все прямо скрежещет, как будто песок попал.

– Вы не можете установить причину?

– Нет, сэр.

– Когда здесь может быть другая машина?

Шестой флот находился недалеко от Барселоны, больше сотни миль отсюда. Андерсон прикинул:

– Думаю, примерно через час.

– Пусть высылают.

Макнили вернулся в номер и рассказал обо всем Фэрли. Рифкинд, стоявший рядом, прибавил:

– Разумеется, есть вероятность диверсии, но пока мы даже не знаем, почему сломался вертолет.

– Постарайтесь выяснить, что произошло.

– Слушаю, сэр.

Пришел Корд и доложил, что они вызвали по радио вертолет и он находится уже в пути. Фэрли посмотрел на часы и сказал Рифкинду:

– Похоже, надо позвонить в Мадрид.

– Да, сэр. Если они выслали вертолет сразу, мы опоздаем не больше, чем на полчаса.

Рифкинд и Корд ушли; Макнили сказал:

– В Мадриде будут здорово смеяться. Еще один случай с хваленой американской техникой.

– Поломка уже произошла. Мы ничего не можем сделать.

Фэрли положил свою речь во внутренний карман.

Из окна в его номере открывался эффектный вид: пустынные равнины, нагромождение голых скал, сверкающие снегом горы. Макнили подумал, что лицо Фэрли чем-то похоже на этот дикий пейзаж.

Фэрли вдруг заговорил:

– Лиэм, вы помните, что Энди Би говорил про желание президента переизбираться на второй срок?

– Что это связывает ему руки? Да, помню. А что?

Эндрю Би, прежде сенатор, а теперь конгрессмен от округа Лос-Анджелес, был самым сильным соперником Фэрли на праймериз[5] у республиканцев и проиграл ему только в последнюю минуту, уже в Денвере. Он был большой парень, этот Энди Би с фигурой лесоруба, и большая интеллектуальная сила в американской политике.

Фэрли сказал:

– Я не собираюсь переизбираться на второй срок, Лиэм.

– Что, уже устали от работы?

– Би был прав. Это связывает руки. Невозможно быть одновременно и президентом, и политиком.

– Черт побери. Таковы правила игры.

– Нет. Я собираюсь объявить об этом прямо сейчас. Я хочу, чтобы вы включили это в план моей инаугурационной речи.

– При всем моем уважении, вы спятили. Зачем заранее себя обязывать?

– Потому что это развяжет мне руки.

– Для чего?

Фэрли улыбнулся с выражением того мягкого самоуничижения, которое иногда – неожиданно и без всякой связи с разговором – появлялось на его лице. Как будто он напоминал себе, что не следует отождествлять свою персону с той властью, которую он олицетворял.