- Дурень чертов! - заорал я на великана. От ярости голос мой прервался. - Ты что, сам за собой последить не можешь?!

- Я в долгу перед тобой, Карл Паттон, - только и вымолвил он.

- К черту долги! Никто мне ничего не должен... и, соответственно, наоборот!

На это он ничего не ответил, только взглянул на меня с высоты своего роста и слегка улыбнулся, как улыбнулся бы взрослый расшалившемуся ребенку. Я сделал пару глотков подогретого и обогащенного воздуха из баллона и почувствовал небольшое облегчение... но очень небольшое.

- Может быть, ты назовешь мне свое настоящее имя, маленький воин? - спросил великан.

Я ощутил холодок в груди.

- Что ты имеешь в виду? - растерянно спросил я.

- Мы сражались бок о бок. И теперь мы должны обменяться тайными именами, которые при рождении дали нам матери.

- Ах, магия,да? Джуджу? Таинственные могущественные заклинания? Брось, здоровяк. С меня хватит и Джонни Грома.

- Как хочешь... Карл Паттон. - И он отправился осматривать пса, а я стал осматривать поврежденный скафандр. Сервомоторы ног лишились части мощности и пострадал обогреватель. Это было плохо. Мне еще предстояло гнать великана довольно долго, прежде чем я выполню свою миссию.

Когда через полчаса мы снова двинулись в путь, я все еще удивлялся - почему это я так поторопился спасти жизнь человеку, которого должен убить.

* * *

Три часа спустя мы расположились на ночлег. Когда мы устроились в вытоптанных в снегу ямах, было уже темно. Джонни Гром сказал, что скорпионы больше не вернутся, но я все никак не мог успокоиться в своих поврежденных доспехах. Ощущение было такое, что я заживо похоронен в темной глубокой безвестной могиле. Потом я, должно быть, уснул, потому что, когда пришел в себя, в лицо мне лился бело-голубой свет. Над вершинами хребта взошла внутренняя луна - Кронус, изрытый кратерами диск, почти полный и висящий так низко, что, казалось, до него можно допрыгнуть и со звоном стукнуться головой.

При лунном свете мы двигались достаточно живо, особенно если учесть, что подниматься приходилось по склону ледника. На высоте сорок пять тысяч футов мы достигли перевала и некоторое время смотрели на долину внизу и возвышающийся за ней следующий хребет. Он отстоял от нас миль на двадцать и при ночном освещении казался серебряно-белым.

- Может быть, за ним мы обнаружим твоих друзей, - сказал великан. Голос его стал каким-то бесцветным, будто потерял тембр. Лицо у него, похоже, было обморожено и онемело от ледяного ветра. Вула скорчилась за его спиной, выглядя подавленной и старой.

- Вполне, - сказал я. - А может, за тем, что позади него.

- За этими хребтами лежат Башни Нанди. Если твои друзья оказались там, то их сон будет долог - да и наш тоже.

До следующего хребта было два перехода. Когда мы достигли его, луна поднялась уже высоко и освещала окрестности призрачным светом. Но вокруг не видно было ничего, кроме бесконечного льда. Мы сделали на льду привал, затем тронулись дальше. Скафандр теперь причинял мне неудобства, разрегулировавшись, и у меня начали мерзнуть пальцы на правой ноге. И, несмотря на то, что по дороге я то и дело принимал горячие концентраты, а в вену мне через определенные промежутки времени впрыскивались стимулирующие средства, появилась усталость. Конечно, я уставал меньше, чем Большой Джон, у которого вид стал совсем измученный и голодный, а ноги он передвигал так, словно к ним было приковано по наковальне. Он по-прежнему позволял себе и собаке съедать более чем скромные порции пищи, при этом выделяя мне даже больше, чем себе. И я по-прежнему запихивал то, что не мог съесть, в карман рукава и смотрел, как он мучается от голода. Но он был очень вынослив: он слабел от голода медленно, нехотя уступая пядь за пядью.

В ту ночь, когда мы лежали за построенной им из снега загородкой, защищавшей нас от ветра, он задал мне вопрос:

- Карл Паттон, интересно, каково это - путешествовать в пространстве между мирами?

- Как в одиночном заключении, - ответил я.

- Тебе не по душе одиночество?

- Какая разница? Это моя работа.

- А что тебе нравится, Карл Паттон?

- Вино, женщины и песни, - ответил я. - В крайнем случае, без песен можно обойтись.

- Тебя ждет женщина?

- Женщины, - поправил я. - Но они не ждут меня.

- Кажется, ты немногое любишь, Карл Паттон. Тогда что же ты ненавидишь?

- Дураков, - сказал я.

- Так, значит, это дураки послали тебя сюда?

- Меня? Меня никто никуда не посылал. Я всегда отправляюсь туда, куда сам пожелаю.

- Тогда, значит, тебя привлекает свобода. Нашел ли ты ее здесь, в моем мире, Карл Паттон? - Лицо его было похоже на скорбную маску или на выветренную скалу, но голос, казалось, насмехался надо мной.

- Ты понимаешь, что погибнешь здесь, или нет? - я не собирался говорить этого. Но слова вырвались сами собой, и тон их показался мне безжалостным.

Он взглянул на меня так, как делал это всегда, прежде чем заговорить - как будто старался прочесть что-то, написанное у меня на лице.

- Человек должен когда-нибудь погибнуть, - сказал он.

- Тебе нечего делать здесь. Брось меня, возвращайся и забудь обо всем.

- Но ведь и ты мог бы сделать то же самое, Карл Паттон.

- Я? Вернуться? - воскликнул я. - Ну нет, благодарю. Я еще не закончил своих дел.

Он кивнул.

- Человек должен всегда доводить свои дела до конца. Иначе он ничем не будет отличаться от снежинки, гонимой ветром.

- Так ты, значит, думаешь, что это игра? - рявкнул я. - Состязание? Исполни или погибни, или, может быть, и то, и другое вместе, и пусть победит силбнейший?

- А с кем мне состязаться, Карл Паттон? Разве мы с тобой не товарищи, идущие бок о бок?

- Мы чужие друг другу, - ответил я. - Ты не знаешь меня, а я не знаю тебя. И прекрати доискиваться причин, по которым я делаю то, что делаю. Я делаю так, и точка.

- Ты отправился в путь, чтобы спасти жизни беспомощных, потому что это твой долг.

- Да, мой, но не твой! Ведь ты-то не обязан сворачивать себе шею в этих горах! Ты спокойно можешь покинуть эту фабрику льда и до конца своих дней жить героем человечества, имея в распоряжении все, чего душа пожелает...

- То, чего бы я пожелал, никто не в силах мне дать.

- Должно быть, ты ненавидишь нас, - заметил я. - Ведь мы - чужаки, которые явились сюда и погубили твой мир.

- Разве можно ненавидеть силы природы?

- Хорошо, тогда что же ты ненавидишь?

На какое-то мгновение мне показалось, что он не станет отвечать на этот вопрос.

- Я ненавижу труса в своей душе, - произнес он. - Голос, который нашептывает спасительные советы. Но если бы я бежал и тем самым спас свою плоть, каким бы духом потом жила она и освещалась?

- Если хочешь бежать - беги! - почти закричал я. - Ты проиграешь эти гонки, великан! Отступи, пока не поздно!

- Я пойду дальше - пока смогу. Если мне повезет, то плоть моя погибнет раньше духа.

- Дух, дух, черт побери! У тебя просто мания самоубийства!

- Что ж, тогда я в неплохой компании, Карл Паттон.

Отвечать ему я не стал.

* * *

Во время следующего перехода мы, перевалив еще через один хребет, гораздо выше предыдущего, преодолели стомильный рубеж. Холод стоял по-настоящему арктический, а ветер был подобен летающим стрелам. Луна зашла и начало светать. Локатор сообщил, что до грузового отсека оставалось десять миль, и все системы жизнеобеспечения работают нормально. Источников питания хватило бы еще на сотню лет. Если бы даже, в конце концов, я загнулся по дороге, шахтеры все равно проснулись бы - пусть через сто лет, но проснулись.

Джонни Гром являл собой теперь уже совсем печальную картину. Руки его потрескались и кровоточили, впалые щеки и растрескавшиеся бескровные губы были обморожены, кожа плотно обтянула кости. Двигался он очень медленно, плотно закутавшись в мех. Но он все же двигался. Я шел впереди, поддерживая темп. Пес был в еще более прискорбном состоянии, чем хозяин. Он тащился позади, и наши привалы обычно уходили у него целиком на то, чтобы нагнать нас. Мало-помалу, несмотря на все мои усилия, привалы становились все длиннее и длиннее, а переходы - все короче и короче. И когда мы достигли высокогорного перевала, который, по словам верзилы, вел в пагубные места, называемые Башнями Нанди, снова был полдень. Я дошел до конца перевала, по обеим сторонам которого возвышались стены из шероховатого льда, и принялся разглядывать панораму ледяных вершин, острых, как битые бутылки, и, как акульи зубы, торчащих тесными рядами аж до самого горизонта.