Глава 3.

ФИОНА

Мне не нужна была черная тьма, чтобы уснуть, и это было хорошим знаком с тех самых пор, как я трахалась где и когда угодно. Иногда после этого мне нужно было отключаться. Однажды в половине одиннадцатого утра я проснулась сверху на Оуэне Бранче на полу клуба «Разрешение получено». Свет нигде не горел, а дамочки в голубых смокингах пылесосили пол под испанскую музыку, лившуюся из магнитолы. Оуэн даже толком не проснулся, но уже поджег косяк и передал мне. Я отключилась еще на полтора часа.

Но в Вестонвуде мне пришлось столкнуться с проблемой, которой не было прежде: мне все мешало уснуть. Знала, что не могла винить в этом свет, пробивавшийся из окошка на двери, сверчков или шум воды в трубах, когда где-то спускали воду в туалете.

Я ударила Дикона ножом, и теперь меня накрывала волна сожаления. За все, что натворила за все эти годы. Каждое ветреное предательство. Каждую прихоть. Каждый раз, когда я причиняла кому-то боль, совершив мелкое нарушение. Вина за то, что бросила Оуэна после выпускного в высшей школе. За то, что сосала его член на следующей неделе только потому, что он просто оказался рядом. За то, что выбросила его телефон из своей машины на 101-ой улице после того, как услышала от Оуэна, что он кончил мне в рот только потому, что он был красивым. За то, что остановила машину и ударила его в лицо, а потом рассказала всем о том, что он сделал, чтобы никто не тусовался с ним.

Люди подобного статуса, находившиеся в центе внимания, не любили, когда сраный пьянчужка записывал их гребаные сеансы. Таким людям не нравилось, когда им говорили, что они делают все только для себя. Нет. Просто нет. Именно поэтому микрофоны можно было увидеть повсюду вокруг дома Дикона.

И все равно. Я не была сконцентрирована на своей правоте. Моя правда не причиняла боли, позволяя мне существовать после полного самоуничтожения. Поэтому я сделала то же, что и каждую ночь в Вестонвуде: выбрала случайный момент из своей жизни и погрузила его во мрак. В ту ночь это был Оуэн. Мне не стоило бить его в лицо. Он был безобидным серфингистом с огромным членом и к тому же постоянным обломщиком. Я была уверена, что ни один из моих друзей больше не заговорит с ним, и так же не стоило выбрасывать его телефон из машины. Он был ему дорог, но мне было все равно.

Где-то спустили воду в туалете. Послышался шум в трубах.

Наступало утро.

***

Я не несла всякую чушь моему новому терапевту. Она была всего лишь сукой за столом, которая притворялась, что поддерживает мой процесс «восстановления». Тот факт, что я еще не заехала кулаком по ее лицу, был испытанием для моего восстановления, и каждый раз я выходила от нее словно скрученная в узел. И была уверена, что именно она и пригоршня таблеток, которые мне давали, были причиной моей бессонницы. Я не спала дольше нескольких часов за ночь с тех пор, как ушел Эллиот.

— Ты не шизофреник, — сказала моя новая сука-терапевт. — И не страдаешь от синдрома нарциссизма. И не было истории с применением насилия.

Ее офис напоминал музей национальных артефактов Америки. Ловцы снов. Маски. Настенные гобелены и ковры ручной работы висели на стенах в рамках.

— Вы говорите, что со мной все в порядке, — но я даже не вникала. Просто убивала время. Мы уже сто раз об этом говорили. Даже не подозревала, чего она от меня ожидала, а если бы и узнала, то это стало бы открытием века.

— Вся идея о зависимости от секса — это путь, чтобы навязать определенную модель и выставить вменяемых людей ненормальными. В большинстве случаев этими ненормальными людьми являются женщины. Если тебя не огорчает собственное поведение, то все, что ты делаешь, нельзя назвать неправильным.

— Значит, вы отпускаете меня?

— Я не пытаюсь воспринимать твою любовь к сексу как патологию, но до сих пор неясно, как это воспринимает твой мозг. Твоя память скомкана, и я подозреваю, что в конюшне произошло нечто большее, чем ты готова признать. И ты все еще агрессивна, в основном тогда, когда в комнате мужчины. Я бы хотела разобраться в причинах этого.

С учетом того, что я потеряла рассудок в три часа в кафетерии, она была права. Это учреждение не разделяло пациентов по половому признаку, поэтому мужчины всегда были рядом. Их не было только во время наших сеансов.

— Мне обязательно здесь находиться, чтобы вы сделали это? — спросила я. — Помните, что вы должны вернуть меня к нормальному существованию в обществе. Это не простой случай, когда я выхожу отсюда полностью излеченным человеком, который может получить работу и создать нормальную семью, так ведь?

— Ты здесь. Это время необходимо для тебя. Подумай об этом. Я могла бы предоставить тебе достаточно времени, чтобы помочь тебе разобраться с отношениями с Диконом и отцом.

Она преподнесла это, будто торт на день рождения. Подарок века. Неопределенное количество времени в Вестонвуд Спа, с ментальным эквивалентом горячих камней и отшелушивающих скрабов, и ее вмешательством по поводу моего отца, которого я при ней не упоминала, и Дикона, который вообще ее не касался.

— А с чем уйдете вы? — спросила я.

— Не понимаю, что ты имеешь в виду, — она склонила голову набок, ее волосы, собранные заколкой с чем-то, похожим на перья с бразильского карнавала, спадали на спину, а на лице было заинтересованное выражение.

— Мы выявляем некую травму, скажем, через два или три месяца, а вы? Для вас это огромная куча работы.

— Это работа, которую я люблю. Помогаю тебе исцелиться, — ответила она.

— Разве у вас нет какой-нибудь высокооплачиваемой работы в Беверли Хиллз?

— Да, у меня есть частная практика. Куда ты клонишь, Фиона? Боишься, что я брошу тебя, как предыдущий доктор?

Ей бы стоило знать меня лучше. В прошлый раз, когда она пыталась начать разговор об Эллиоте, я остановила ее, потому что поняла, что он ушел, чтобы защитить меня, и сказал об этом только мне. Я бы не предала его, потому что уважала. А она с покровительственной улыбкой и стоящими на столе локтями обвиняет Эллиота, даже не понимая, о чем она, блядь, говорит.

Я ненавидела её. Возможно потому, что она не была Эллиотом. Или потому, что она была той, кого можно ненавидеть, потому что пыталась заставить меня ненавидеть мужчин вместо того, чтобы ненавидеть ее прическу с бразильскими перьями.

И, блядь, меня бесили ее бразильские перья.

Большинство наших сеансов проходило именно так. Я просто отрицала все, что она говорила. Если она произносила, что небо ясное, то я утверждала, что оно затянуто тучами. Она говорила мне, что я была больна, а в ответ слышала, что со мной все хорошо. Она пыталась заставить меня согласиться с тем, что мой отец растлил меня, а Дикон избивал меня без моего согласия, и что во время секса я всегда была согласна терпеть унижения. Она сама не понимала, что это не было правдой. Было тяжело намеренно деградировать. Унизительно, но все же горячо.

Я не понимала ее. Почему ей было настолько небезразлично? Почему она не могла просто выслушать мои проблемы и решить, была ли я достаточно вменяемой, чтобы отправиться на допрос, или снизить дозу медикаментов, чтобы у меня не было желания бросаться вещами, а затем просто отпустить меня? Конечно же, больнице не были нужны деньги моих родителей так сильно.

— Дело не в деньгах, — сказала Карен однажды за ланчем. Она сидела в инвалидном кресле, к ней была подсоединена трубка, через которую в ее организм поступала пища. Большую часть времени она была слаба настолько, что даже не могла самостоятельно встать, но когда это ей удавалось, Карен пыталась найти меня. — Ты как редкое животное. Богатая. Известная. Живешь в тюрьме. Сколько в мире подобных тебе? А ты сидишь в их кресле. Они могут впиться в тебя зубами и использовать тебя.

— Для чего? Все ведь конфиденциально, разве нет?

— Конечно. Но под действием алкоголя? Кто знает, что они говорят на вечеринках, чтобы заполучить еще одного клиента? Или своим личным терапевтам. Нет никаких секретов. Мой последний парень написал статью об анорексии и богатстве, и в той статье фигурировал пациент, который был очень похож на меня. И адвокат не мог ничего сделать.