– Мужчина – еще один ребенок в доме, – вздохнула Катрин. – Жюльен, а ты не хочешь спуститься к гостю?

– Он же с детьми, – улыбнулся Дэвид, – ты слишком строга.

– Господин психолог, смею вас заверить, что, если бы я не была строга, наш дом давно бы уже развалился, – съехидничала Катрин.

– Я уже иду, – раздался голос свыше, и через минуту Жюльен уже сидел в своем любимом кресле. – Я купил детям новую видеоигру, так что на час мы можем о них не беспокоиться.

Он помолчал, словно собираясь с силами, а потом, торжественно выпрямившись и сделав широкий жест рукой, наподобие тех, что делали когда-то знаменитые римские ораторы начиная речь, сказал, обращаясь к Катрин:

– Дорогая, я стал сегодня свидетелем подвига.

– Жюльен. – Дэвид посмотрел на него укоризненно, но француза это не остановило.

Следующие полчаса Дэвид слушал о собственной храбрости, самоотверженности и т. д., и т. п. Эта история вызвала у Катрин неподдельный интерес, а когда муж закончил свое возвышенное повествование в духе средневековых романов, спросила:

– А ты-то где был в это время, если все видел?

Жюльен только развел руками.

– Увы! Злая судьба лишила меня возможности принять участие в этом захватывающем приключении. Я наблюдал за происходящим, стоя у окна на пятом этаже супермаркета. Увидев, что все благополучно завершилось, я намеревался спуститься как можно быстрее, но… Народу была тьма, на лестницах столпотворение, эскалаторы еле тащатся. Короче, поспел как раз к началу конца.

Дэвид провел у Этьенов еще часа два. Только и было разговоров, что о дневном происшествии. Спасли Дэвида дети: они недолго сидели за компьютером и очень скоро спустились к взрослым. Не воспользоваться этим было грех, потому что и Антуан и Мартен надели свои любимые костюмы Робин Гуда и Ланселота. Дети пришли с четким намерением поиграть в рыцарей. Они оседлали своих коней – стулья – и ринулись в бой. Дядя Дэвид и Жюльен вынуждены были изображать драконов, великанов, злобных троллей и жестоких рыцарей, а Катрин – несчастную принцессу в башне. Игра удалась на славу, но за какой-нибудь час Антуан и Мартен довели всех «чудовищ» до состояния сильной усталости, а принцессу – до головной боли. Эти дети росли на легендах о короле Артуре, Робин Гуде, знали многое об Айвенго и все наперечет правила рыцарского этикета. Учительница в школе жаловалась, что они встают из-за парт всякий раз, когда встает любая девочка в классе, и не садятся, пока не сядет она. Мартен и Антуан играли исключительно в рыцарей, у них имелись доспехи, мечи, шпаги, луки, плащи и самые возвышенные представления о рыцарской чести, какие только могут существовать в голове шестилетнего ребенка. Катрин часто говорила мужу, что пора бы уже переключить их интересы на более полезные вещи, но Жюльен только отмахивался. Мальчики, развитые не по годам, учились весьма успешно. Пусть играют во что хотят, если это не мешает никаким серьезным занятиям.

Дэвид вышел от Этьенов под звуки рога и был почти счастлив, что покидает этот бедлам. Домой возвращаться ему не хотелось. Куда бы пойти? В городской парк? Пожалуй. Но надо подождать, когда схлынет волна туристов. Музей Жана Тенгли, церковь Санкт-Альбан и Музей современного искусства притягивают их, как мед мух. Аллеи парка сейчас слишком многолюдны. А вот где люди не помешают, так это в старинном квартале ремесленников. Там должно быть многолюдно, иначе теряется вся прелесть этого места. Дэвид пошел именно туда.

Разноязычный говор, толпы людей совсем не мешали ему. Дэвид ушел в свои мысли. Кругом ютились маленькие лавки, была даже пара кузниц. Он наслаждался стариной, которой здесь дышал каждый камень… Вся эта обстановка помогала ему думать. У Дэвида не шли из головы рассуждения Жюльена о чувствах. Он никогда не видел его таким серьезным. И француз был в какой-то степени прав.

Действительно, в его жизни произошло что-то серьезное. Впервые за прошедший год, оставшись один, он думал не об Элизабет, а… о Мишель. Дэвид словно чувствовал ее в своих руках, как тогда, когда она лежала на асфальте. Хрупкая, нежная, беззащитная. В тот момент Дэвид почти не осознавал происходящего, но теперь память угодливо нарисовала самые мелкие подробности. Он видел небрежно рассыпавшиеся золотистые локоны на сером асфальте. Пальцы его словно ощущали гладкую, холодную кожу куртки Мишель, перед глазами встало ее бледное лицо. Ему вспомнилось, как Она открыла глаза и как он увидел себя в черных зрачках в голубом обрамлении радужек. Это длилось всего одно мгновение, но ему показалось, что и Мишель тоже ощутила нечто подобное. Она тоже тонула в его глазах, она тоже…

Дэвид грустно вздохнул. На что он надеется? Не стоит заниматься самообманом. Что может заинтересовать девушку в таком, как он? Ничего. Ничего. И еще раз ничего. Она, вероятно, считает его стариком. И правильно делает. Он устал от жизни. Больше того, ему иногда казалось, что с уходом Элизабет она кончилась и остались только воспоминания о прошлом. Но Мишель… Она ворвалась в происходящее, как луч солнца в темное подземелье. Как первый весенний ручей, пробивающий себе дорогу в толще слежавшегося снега. Этот ручей уносил с собой всю боль, все отчаяние, все неприятные воспоминания. Серебристые струи, чистые, полные свежести и молодых сил, будили его сонную душу, прогоняя веселым журчанием кошмары и видения зимы. Дэвид чувствовал это внутри себя и с каждой минутой все явственнее ощущал присутствие Мишель. Словно она была рядом.

А еще страх. Что будет дальше? Дэвид уже знал, что такое любовь не понаслышке. Больше того, теперь он знал и что такое неразделенная любовь. Понимал, осознавал то, что с ним происходит, но остановить не мог. Потому что не в силах человека противостоять такому чувству. Можно сказать себе «нет», можно уехать, да мало ли что еще можно! Чего только не делали люди в те времена, когда на брак смотрели как на нечто незыблемое, вечное, свершающееся на небесах. Бедолаги, они женились, едва увидев друг друга. Очень часто и муж и жена при таком подходе могли позже полюбить кого-то еще, кроме законного партнера. Боги! Что тут начиналось! Хорошо, если была возможность изменять тихо и без скандалов, если была возможность просто уехать подальше от предмета страсти. Так нет. Ревнивые мужья убивали жен. Жены травили мужей или травились сами. А сословные предрассудки… И все потому, что сердцу не прикажешь, какая бы сильная воля ни была у человека.

Да, он заглушит боль внутри себя, но чем больше будет терпеть, тем сильнее разгорится в нем страсть. Дэвид понял, что ему не избежать этого чувства. Уже и все признаки налицо: при одной мысли о ней сердце начинает биться чаще, не хочется думать ни о чем другом, все проблемы отошли на второй план. Дэвид ощутил в себе острое желание пойти к ее дому. Зачем? О! Он знал зачем. Ждать и надеяться, что она появится в окне, что удастся увидеть ее хотя бы издали, но увидеть. Пройтись по тому тротуару, по которому она ходит каждый день… Просто смотреть на ее окно. Смешно, но Дэвид не знал даже, на какую сторону выходят окна квартиры Мишель. Не беда – еще интереснее гадать, какое из окон – ее окно. Влюбленный найдет себе тысячу дел у дома своей ненаглядной.

Любовь творит с людьми чудеса. Скряга становится воплощением щедрости, сухой пень, ни разу в жизни не посмотревший в сторону женщин, начинает резвиться, как мальчишка. Дэвид уже чувствовал в себе первые плоды этого перерождения. Еще вчера облака на темном небе, луна навевали ему тихую грусть, тоску воспоминаний, а сегодня те же облака и луна на том же небе кажутся ему забавными; вчера ему жить не хотелось, а сегодня он бодр, его переполняет жажда этой самой жизни. Он наслаждается каждым вздохом… Потому что сегодня этот вздох получил цель, а вчера был бессмысленным и пустым.

Дэвид готовился страдать. Снова страдать. Он уедет, уедет в Цюрих или еще куда, все равно. Видеть ее, не смея сказать слова, не смея прикоснуться к ней, будет с каждым днем все сложнее. А потом… Дэвид уже не мог сказать, что произойдет. Ему не хотелось бы причинять боль Мишель. Бедная девушка, это отвратительно – подвергаться любовным преследованиям собственного преподавателя. Только бы продержаться еще месяц. Еще один месяц. С первого мая начинается сессия, потом он примет экзамены и укатит в Цюрих. А не возьмут там, так хоть назад в Америку. Теперь относительная близость Элизабет вряд ли внушит ему трепет. Главное – дотянуть до конца. Ему хватит воли…