И когда мы расставались, он сказал:

— Какой-то корреспондент приехал. Из Москвы. Вас спрашивал.

— А где он?

— Спать уж завалился. — Савелии Фомич показал на стенку. — Рядом в комнате. Просил разбудить, если рано приедете. Ничего, поговорите завтра. А вы отдыхайте…

Это уже была забота обо мне. Или замаливание грехов?

Ушёл от меня старик подавленный.

Я был не прочь поболтать с новым соседом. Но встречу с земляком отложил на завтра. Здорово устал после поездки в Североозерск, Моя радость от предстоящей беседы с московским корреспондентом была преждевременной.

Как это называется рубрика — «Письмо позвало в дорогу»?.. Он приехал по какому-то сигналу с завидной оперативностью, которая так приятна, когда это касается других, и совсем не радует, если задевает вас лично.

Фамилия корреспондента — Златовратский. Она довольно часто мелькает на страницах центральных газет.

Он пишет на моральные темы. Злободневно и остро. И опять же хорошо — когда о совсем незнакомых тебе людях.

Он встал позже моего и появился в кабинете главного зоотехника.

— Товарищ Чикуров, — сказал Златовратский, предъявив своё удостоверение, — я, собственно, по вашу душу.

Сказано это было шутливо, но тон мне сразу не понравился. Несколько покровительственный.

— Пожалуйста, я готов вас выслушать.

Корреспондент обозрел моё крылатовское пристанище.

— Довольно символический призыв, — указал он на плакат, который я сумел сберечь, несмотря на посягательства секретарши Мурзина.

Бурёнка, приказывающая содержать своё рабочее м"сто в чистоте, стала привычным и неотделимым атрибутом моей жизни в совхозе.

— Игорь Андреевич, мне бы хотелось поговорить с вами как можно откровеннее… — Он потоптался возле сгула, на котором обычно сидят допрашиваемые, и мне показалось, что ему больше импонирует беседа в креслах, за журнальным столиком.

— Весь внимание, — ответил я, приглашая сесть всетаки на стул.

Златовратский расположился прочно, с подчёркнуто независимым видом.

— Трудное у вас сейчас дело? — спросил он, прокладывая первые мостки для разговора.

— Не могу сказать ничего определённого, оно ещё не закончено.

— И как скоро будет закончено? Вы понимаете, для меня это не праздный вопрос…

— Не понимаю. А насчёт сроков окончания предварительного следствия тоже пока сообщить не могу.

Он ко мне присматривался. И я пытался понять, что ему от меня надо. Интересно, по каким моментам моего поведения пролегает маршрут его задания?..

— По поводу праздности, — начал он. — В нашу редакцию поступило письмо. От лица, в известной степени заинтересованного в том, как вы ведёте расследование.

— От кого же, если не секрет? — перебил я его.

— Это не важно. И если хотите, пока — секрет.

— Я считаю, честный человек даёт и принимает бой открыто.

— Это честный, уважаемый человек, — поспешно сказал журналист. — И между прочим, прекрасно разбирающийся во всех тонкостях вашей работы и знающий досконально букву закона…

Я уже догадывался, кто написал письмо. Но в чем меня обвиняли?

— Хорошо. Редакция разделяет опасения имярек по поводу методов моей работы?

— Видите ли, нам частенько приходится быть в роли третейских судей. Конечно, с нравственной точки зрения.

Бывают и такие письма, в которых имеются огульные обвинения. И просто-напросто ложь. Вот поэтому я и здесь, чтобы вникнуть в суть вопроса…

— Вы могли меня не застать, — усмехнулся я.

— Нет, не мог. Меня отлично информировало ваше руководство, и я знал, что вы здесь, в Крылатом.

Интересно, кто же его информировал? Эдуард Алексеевич, Иван Васильевич? И как они вообще отнеслись к такому «вниманию» со стороны прессы?

— Чем могу быть полезен?

— Чтобы вынести мнение и ответить автору, мне нужно знать само дело…

— То есть?

— Очень просто. Ознакомьте меня с материалами дела Залесской.

— До окончания следствия я этого не могу сделать, — сказал я твёрдо.

— Почему? — удивился он.

— Потому что это будет противозаконно.

— Я тоже уважаю закон. Но ведь он создан, чтобы уберегать прежде всего человека от несправедливости, чтобы помогать оступившемуся, лечить его социальные болезни.

Таким образом, все, что хорошо человеку, хорошо и закону…

— Ле луа се ле луа, как говорят в Париже, — попытался я отделаться от его просьбы шуткой.

— Понимаю, понимаю: закон есть закон. Но опять же, человек — превыше всего. Действенность законоположений проверяется их гуманизмом, их моральной отдачей.

— Совершенно с вами согласен, — улыбнулся я.

Златовратский тоже расплылся в ослепительной улыбке:

— Очень рад, что мы близки к взаимопониманию. Видите ли, Игорь Андреевич, пресса — это прежде всего общественное мнение. В какой-то степени у нас с вами одна задача: выявлять виновных и защищать невиновных. Я немного упрощаю, но суть остаётся. Вы меня поняли, надеюсь?

— Понял. А теперь поймите меня. Как мне кажется, вы хотите вынести на суд общественности ещё не законченное дело?

— Ну, если это будет крайне необходимо. Да и то, в самых общих чертах. Я же понимаю, что работа ваша тонкая.

Многое вы не имеете права разглашать.

— Как же общественность вынесет своё мнение, если она не знает конечного результата расследования?

— Я же вам говорю: общие черты, направление, в конце концов, моральная подоплёка случившегося. Потом, не обязательно материал всплывает на страницах печати. Мы посмотрим, может быть, автор письма не прав.

— Значит, вы хотите уже дать определённую оценку работе следователя?

— В какой-то мере.

— И как же мне после этого заниматься расследованием дальше?

— Ради бога, никто в ваши секреты не лезет.

— Я говорю не только о себе. Вообще. Как сохранить следователю объективность, если его берутся направлять, когда он ещё сам не дошёл до истины, и направлять люди некомпетентные?

— Позвольте, — запротестовал Златовратский. — Конечно, я не следователь. Но, если вы следите за центральными газетами, могли читать мои корреспонденции о судебных делах.

— Я читал.

— Ну и что скажете?

— После суда — пожалуйста. Когда вынесен вердикт:

виновен или не виновен подсудимый. Тогда опубликование материалов, их нравственная, социальная и общественная оценка в печати правомерна. До этого, на мой взгляд, — противозаконна. Вы законы знаете?

— Разумеется.

— Значит, вы должны были усвоить: виновность определяет только суд. На основании предварительного и судебного следствия. Разобраться во всех сложностях дела очень трудно.

Златовратский не хотел сдаваться:

— Но ведь никто не застрахован от ошибок,

— Верно.

— Если общественное мнение поможет избежать ошибки, что тогда?

— А если ещё больше запутает?

Корреспондент пожал плечами:

— Истина рождается при столкновении мнений. Вам не кажется, что мы немного абстрагировались от предмета разговора?

— Нисколько.

— Как же нам разобраться, прав автор письма, из-за которого я здесь, или нет? Я ведь тоже на работе. Войдите в моё положение. — Он с мольбой посмотрел на меня. — Ведь это и в ваших интересах.

— Без знакомства с материалами дела разве можно разобраться во всем?

— К сожалению, нельзя. Если вы уверены в своей правоте, то должны пойти мне навстречу, — настаивал корреспондент.

— Не могу. Поймите: это было бы против закона… Не говоря уже о тайне следствия. Нам вверяют судьбы людей…

— Так ведь и мы, журналисты, — перебил он, — тоже имеем дело не с деревяшками.

— Простите, ничем не могу в данном случае помочь…

Разговор наш закончился сухо и официально. Но Златовратский дал мне понять, что все равно своего добьётся.

Видимо, он «добивался», потому что в тот же день я получил телеграмму за подписью замначальника следственного управления Эдуарда Алексеевича с категорическим вызовом в Москву «для объяснения».