Я прилетел домой ночью. И все равно Наде позвонил.

Потому что чувствовал: её появление в Крылатом и визит Златовратского чем-то связаны.

На всем протяжении пути я обдумывал, как начну этот телефонный разговор. Сдержанный, чуточку холодный, может быть, даже суровый.

Но когда после долгих гудков услышал её голос, у меня непроизвольно вырвалось:

— Надюша, милая, как ты?

И она — несколько взволнованней, чем обычно:

— Я сразу поняла, что это ты. Откуда, Игорь?

— Из Домодедова. Что ж ты, голубок, махнула на Алтай, не согласовав?

— Дурочка, — честно призналась она. И карающий меч вывалился из моих рук. — Хотела сюрпризом… Представляешь, обратно ехала поездом. Все равно отпуск без содержания пропадал.

— Ну и как?

— Еле выдержала. На третьи сутки чуть не пересела на самолёт…

— Ну спи. До завтра.

— До завтра.

После этого я готов был давать объяснения кому угодно и по какому угодно поводу.

И все же, направляясь на следующий день на работу — а я вышел из метро на станции «Тургеневская», чтобы, подольше пройтись и собраться с мыслями,

— я ощущал, как по мере приближения к прокуратуре у меня все сильнее скребли на душе кошки.

Шёл мокрый, тяжёлый снег. Тротуар был покрыт чавкающим месивом, которое не успевали убирать дворники.

Я никого не замечал вокруг. Вдруг меня окликнули по имени-отчеству. И передо мной возник зампрокурора Иван Васильевич. Уж если и тяготила меня предстоящая встреча с начальством, так это прежде всего с ним. С Эдуардом Алексеевичем, думалось, будет проще. Друзья. Однокашники…

То, что я повстречал Ивана Васильевича, меня не удивило. Он жил где-то поблизости, у Главпочтамта.

Несколько озадачил его вид: авоська, в ней — пара бутылок кефира, кулёчки, батон белого хлеба.

Он улыбнулся. Весело поздоровался. Для зампрокурора, всегда сдержанного, необычно.

Неужели я потерял уверенность в себе под напором корреспондента из газеты и обыкновенную деловую телеграмму принял за угрожающую?

Что означает приветливая улыбка Ивана Васильевича?

Грозного «Ива-Ва»?

— Ну, как трудимся?

— Трудимся, — сказал я, косясь на авоську. — Вчера прилетел из Барнаула… Ответ держать…

Что я ему объясняю? Ему лучше знать, зачем меня вызвали.

— Закончил дело? — Он подхватил меня под руку. Задержал перед автомобилем, сворачивающим в проулок.

— Вот, хочу доложить…

— Доложить… Зайдём ко мне, если есть время.

— Конечно. — Я был сбит с толку и покорно двинулся за ним, свернувшим вслед за машиной.

А квартира у него действительно в двух шагах. Мы поднялись на третий этаж одного из старинных домов, что приютились в небольших двориках, выходящих на улицу Кирова. Он порылся в карманах. Незло выругался:

— Вот непутёвая башка… — И позвонил.

Открыла нам аккуратная старушка в стёганом халате, однако претендующем на шик: атласные отвороты, обшлага…

— Мамуля, прости, пожалуйста. Опять забыл ключ.

Вот, познакомься, Игорь Андреевич.Мы с ним проработали пять лет, нет, шесть лет…

Старушка протянула мне сухую тёплую ручку:

— Екатерина Павловна. Милости прошу, входите.

Приняв от Ивана Васильевича авоську, она пошла на кухню, стуча модными домашними туфлями без задников, на небольших каблучках.

Мы разделись в коридоре и прошли в просторную комнату, увешанную картинами. Недалеко от окна стоял мольберт. На нем — незаконченный холст. Иван Васильевич подозвал меня к нему, приподнял тряпицу, закрывавшую работу, и приложил палец к губам:

— Над ней она сейчас работает. Только — тс-с-с.

— Кто? — спросил я.

— Мама.

Из коридора раздался голос Екатерины Павловны:

— Ванюша, а простокваши не было?

— Нет, мамуля, только кефир. — Он испуганно прикрыл картину и шёпотом предложил пройти в другую комнату.

Она тоже оказалась просторной. Письменный стол.

Сплошные стеллажи с книгами. И мягкий кожаный диван.

— Ну рассказывай, — предложил Иван Васильевич, когда мы присели на диване.

Я подробно изложил все факты и сведения, что добыл за время пребывания в Североозерском районе и Вышегодске.

Иван Васильевич слушал меня внимательно. Изредка поправлял на голове и без того тщательно уложенные волосы, разлиновавшие лоснящуюся плешь.

Впервые я видел его в домашней обстановке. Насколько внушительно он выглядел в служебном кабинете, настолько простым и обыденным представлялся тут, на старинном, просиженном диване. Он так же больше молчал, говорил негромко, но я не мог отделаться от того образа своего начальника, с которым привык общаться в прокуратуре. Пока дойдёшь до него по большому кабинету, сядешь возле стола, уставленного телефонами, возникает сознание, сколь большой властью облечён этот человек и как ничтожен ты caм со, своими делами и полномочиями.

И ещё меня всегда подавляла манера Ивана Васильевича говорить по телефону.

Находясь в круговерти дел, частенько знаешь, с какой просьбой, по какому делу ему звонят. Ведь иногда одно слово, полфразы могут пролить свет на суть разговора.

Иван Васильевич никогда не произносил «нет». Но по дальнейшему ходу событий я мог изредка узнавать, что он никогда не делал того, что хоть ничтожно противоречило закону или не касалось служебных дел…

Выслушав меня, Иван Васильевич сказал своим ровным, тихим голосом:

— Скушное дело, не правда ли?

Он попал почти в точку. Но я не хотел сдаваться:

— Пока сказать трудно. Я не собрал ещё достаточно фактов.

Зампрокурора медленно встал с дивана, подошёл к стеллажу. Достал пожелтевшую от времени книжицу, перелистал её:

— Вот послушай. «Ты — следователь. Государство доверило тебе ответственный участок судебно-прокурорской работы. Ты призван для борьбы с преступностью. Ты первый сталкиваешься с преступлением. Ты первый должен атаковать преступника. От тебя, от твоего умения, энергии, быстроты, настойчиьости, инициативы зависит многое… Ты-следователь. Завтра в твоё производство может поступить дело, которое доставит тебе много хлопот.

Ты будешь проверять одну версию за другой, и ты наконец можешь устать. Дело тебе надоест. Тебе покажется, что раскрыть его нельзя, что ты уже исчерпал все свои силы, все догадки, все возможности. Тебе захочется в бессилии опустить руки и сдать это дело в архив. Преодолей усталость, не опускай рук, не складывай оружия. Ты не имеешь на это права, потому что ты — следователь, ты поставлен на передний край, откуда не отступают…»

Он захлопнул брошюрку. Поставил на место. И снова сел рядом со мной.

— Неплохо сказано. Несколько по-военному. Это за счёт того времени, когда написаны эти строки. Тогда была война. Лев Шейнин…

Иван Васильевич замолчал. Признаться, на меня цитата произвела сильное впечатление. Особенно в контрасте е негромким голосом зампрокурора.

Мне показалось, что Иван Васильевич хочет настроить меня по-боевому. С одной стороны, понятно — новый ход крылатовскому делу дал он. А может, он действительно видит в нем какие-то другие пласты и повороты, чем первый следователь?

В любом случае его настойчивость и настрой подействовали на меня.

— Что ты намерен предпринять дальше? — спросил Иван Васильевич.

— Хочу встретиться с Залесским. Он должен приехать в Крылатое. — Я посмотрел на Ивана Васильевича, но он никак не отреагировал. — И ещё, я не очень удовлетворён экспертизой, проведённой медиками.

— Говорил с судмедэкспертом?

— Говорил.

Иван Васильевич сложил руки на животе. Я впервые отметил, что животик у него заметно выдаётся. Ловко сшитая генеральская форма обычно скрадывала это.

— Ну и что?

— Объяснить трудно. Надо провести эксгумацию трупа.

А там посмотрим. Если повторное заключение судмедэкспертизы совпадёт с первым… — Я развёл руками. — Трудно сказать тогда, какую версию отрабатывать.

— Да, слепо доверять экспертам не следует. — Он задумался. — На наше воображение часто действует бумага.