У меня свело скулы и непроизвольно сжались зубы.

Я бросил взгляд на Эдуарда Алексеевича. Он, казалось, был целиком погружён в чтение бумаг.

Строки запрыгали перед глазами. Я с трудом улавливал мысль. Отец Залесского прозрачно намекал, что Ильин проявил внимание к Наде неспроста и что после этого я не могу объективно вести расследование.

Заканчивалось это пространное письмо подписью: «Персональный пенсионер, бывший член президиума областной коллегии адвокатов Г. С. Залесский».

Уже тогда, в Крылатом, когда Златовратский, корреспондент газеты, сказал, что автор прекрасно знает законы, я догадался, что это отец Валерия. И попытался представить, по каким путям шли сведения.

Сообщил в Одессу о приезде в Крылатое Нади и этой злополучной поездке в осеннюю непогоду, когда снесло мост, скорее всего Коломойцев. На допросе он сказал, что переписывается с Валерием.

Но зачем Залесскому-отцу понадобилось строчить жалобу на меня? Ведь он меня не знает, никогда и в глаза не видел.

Я вспомнил фразу Серафимы Карловны о том, как старики Залесские оберегали сына от «неравного» брака. Неужели адвокат-пенсионер хочет добиться прекращения дела подобным образом — очернить следователя? Не умно. Во всяком случае — не этично. Впрочем, судя по всему, родители Залесского мало думают о средствах, когда дело касается их единственного наследника…

Эдуард Алексеевич откинулся на спинку стула. И вопросительно посмотрел на меня. Я положил письмо перед ним на стол.

— Что вы скажете? — спросил он.

— На всех не угодишь, — стараясь быть спокойным, ответил я.

— Ну, насчёт того, следует или не следует вести расследование, мы как-нибудь обойдёмся без советчиков, — солидно сказал Эдуард Алексеевич, сделав упор на слове «мы». — А вот история с вашей знакомой… Действительно имела место?

— Во-первых, никакой истории не было. — Я выпалил это тоном выше, чем надо. Он недовольно поднял брови. — Она находилась в командировке на Алтае и заехала в Крылатое, кстати даже не зная, что меня там нет.

— Кто она?

— Жена, — сорвалась у меня невольная ложь, А с другой стороны, почему не жена? Близкий, любимый человек, по-настоящему любящий и болеющий за меня.

Эдуард Алексеевич пожал плечами:

— Жена… Жена. Это, конечно, меняет дело. — Он повертел в руках письмо Залесского, что-то соображая. — Выходит, женился? Надо было сразу так и сказать… Давно?

— Собственно, мы ещё не расписались… — Я почувствовал, что почва ускользает из-под моих ног. — Ей надо ещё развестись с мужем, с которым она фактически не живёт уже несколько лет. Ребёнок, сложности…

— Чикуров, Чикуров, — произнёс он со вздохом. — Мы же не дети. И если нас будут проверять, то ведь первонаперво обратятся к документам. И уж кому-кому, а нам следует свою жизнь и отношения оформлять, как полагается.

— Мы действительно не дети, — мрачно сказал я. — У взрослых встречаются обстоятельства, которые не разрубишь сразу, одним махом. А волшебные палочки существуют только в детских сказках…

— Я тебя понимаю, — кивнул Эдуард Алексеевич. Слава богу. Честное слово, поведи он себя дальше как бесчувственный чинуша, я не сдержался бы.

— И ещё. Что ты там не поделил с Кукуевым? Звоню в Барнаул, он, понимаешь, намекает, что ты, мол, воду в ступе толчёшь. Опять же твоя… — он сделал паузу, подбирая выражение, — Ну, словом, жена, в прокуратуру к ним заходила, интересовалась, где тебя найти… Видишь, как люди судят.

— Ну и черт с ними. На всех оглядываться…

— Ладно, будет. Не ерепенься. — Эдуард Алексеевич решительно поднялся, прошёлся от своего кресла до окна и обратно. Сел. — Сделаем так. Пока будет произведена эксгумация трупа и придёт заключение судмедэкспертизы, занимайтесь саратовским делом. В редакцию пошлём ответ. А объяснение напиши. По поводу твоей знакомой. Так надо.

Поднявшись к себе в кабинет, я целый час провозился с проклятой объяснительной запиской.

Как назвать Надю? Любовница, сожительница… Какие идиотские слова.

Невеста?.. Ничего себе, женишок под сорок лет и невестушка с сыном, которому через пять-шесть лет можно жениться. Почему нельзя просто написать-любимый, единственный человек на земле, с которым хочется все время быть вместе?

Один за одним летели в корзину скомканные листы.

Наконец я остановился на «гражданской жене», с которой «в скором времени вступлю в законный брак».

В этот вечер мне не хотелось говорить с Надей о неприятном. Мы не виделись целую вечность.

На ВДНХ в рыбный ресторанчик не поехали, как уславливались при расставании, потому что к вечеру резко похолодало, разыгралась настоящая метель. Такси нарасхват — пятница. И зашли поближе, в «Метрополь».

Признаюсь, когда мы бываем с ней в ресторане или кафе, мне вспоминается просторная кухня в домике на окраине Скопина, где всегда пахнет соленьями и яблоками, находящимися в подполе. Там собиралась за трапезой вся семья. Ели дружно, весело. Чаще всего — картошку, дымящуюся, густо залитую подсолнечным маслом, в общей миске, не думая о том, прилично это или нет.

Когда же я — в ресторане, особенно с Надей, то теряюсь, как надо есть рыбу или птицу. Когда следует орудовать вилкой и ножом, когда руками. А спросить стесняюсь. И ещё разные закуски. С нами просто беда. Для меня они

— второе. Потому что на первое у нас дома подавалось обязательно жидкое — щи, квас с овощами, редко рассольник. А тут пока напробуешься всяких холодных блюд, уж не знаешь, что за чем должно следовать.

Надя понимала толк в еде. И призналась, что любит вкусно поесть. Готовить она тоже любила. Но мне ни разу не пришлось отведать её стряпню. Дом.а у них я ещё не был.

Вс„ рестораны да кафе.

Меня изредка посещали совсем не рыцарские чувства!

походы в рестораны заметно таранили мой бюджет.

Спасало только то, что Надя так же мало пила, как и я…

Мы уселись за столик. Долго и нудно тянулась процедура выбора блюд, беседа с официантом, И вот — мы одни.

— Ты похудел, — сказала Надя,

— Скучал.

— И я скучала.

— Но не похудела.

— Я от этого полнею.

— Но я бы не сказал, чтобы очень…

— Платье такое. Стройнит.

— Не твой ли фасон?

— Что ты! Я свои модели не ношу.

— Пусть страдают другие…

— Пусть страдают. — Она положила руку на мою, Игорь, у тебя усталый вид.

— Ерунда.

— Нет, серьёзно. Неприятности?

— Да чепуха…

— У тебя, как у моего Кешки, все видно по глазам.

Разобьёт что-нибудь или брюки порвёт-я понимаю сразу.

А если двойку схватил — и говорить нечего.

Я всегда считал, что умею скрывать свои эмоции. Неужели заблуждался? Или просто она меня здорово чувствует… Наверное, так.

— Надюша, давай сегодня веселиться. Выставляю бутылку «Тетры».

— И я одну. Но с условием: ты мне расскажешь, какая у тебя печаль.

— Если будет желание.

Может быть, я все-таки и не завёл бы разговор о её необдуманном поступке, если бы она между жульеном и котлетой по-киевски вдруг не заявила:

— Славный этот парень, главный агроном совхоза. Как его, Ильюшин, что ли?

— Ильин, — поправил я, едва не подавившись.

— Ты, конечно, знаешь, как мы чуть не потонули?

— В общих чертах. — По-моему, у меня было очень мрачное выражение лица.

— Мало того, что он отвёз меня в Североозерск и устроил в гостиницу. Представляешь, настоящий джентльмен!

Вечером пригласил в кино. А на следующий день проводил до аэропорта. Ты, надеюсь, не ревнуешь?.

— Очень мило с его стороны,

— Неужели ревнуешь?

— Я не ревную.

— Говори! На тебе лица нет.

— Давай не будем об этом. Хотя бы сегодня,

— Отчего же? Я не хочу, чтобы ты сердился.

Ну что ж, придётся, видимо, объясниться. Как ни жаль первой встречи.

Я отставил тарелку:

— Надюша, пойми меня правильно…

— Я, кажется, всегда понимала тебя именно так.

В очень осторожных выражениях и тоне я поведал ей, что приезд в Крылатое и, самое главное, поездка и общение с Ильиным доставили мне неприятности по службе. Что я, когда веду расследование, да и вообще, должен быть вне всяких подозрений, а главный агроном проходит по делу пока что как свидетель, но кто знает…