А если ещё с печатью… — Иван Васильевич усмехнулся. — Бумаги ведь пишутся людьми. Но я одному человеку очень доверяю. Запиши. — Я достал авторучку, записную книжку. — Яшин, Вячеслав Сергеевич. ВНИИ судебной экспертизы.

Я не стал его расспрашивать, в каких отношениях находится он с судмедэкспертом Яшиным. Если Иван Васильевич советует — дело верное. И попросил:

— Может быть, вы сами поговорите с руководством института, чтобы назначили именно его?

— Он не должен отказаться, — только и сказал зампрокурора.

Никогда мы ещё не беседовали так просто и спокойно.

Я даже забыл про время.

Ни о каком «объяснении» речь не заходила. Я решил поперёд батьки в пекло не лезть.

Обычно самые «приятные» сюрпризы Иван Васильевич оставлял напоследок.

Но он все тянул, тянул. И я, чтобы попытать судьбу, спросил:

— Ну, Иван Васильевич, мне можно идти?

— Может, позавтракаем?

— Спасибо. Я дома выпил кофе.

— А я кофе не употребляю. Врачи не советуют. — Он показал на левую часть груди. — Вот уж полгода его не пью, И чувствую — лучше. — Он поднялся вместе со мной. — Да, уважь. Скажи Екатерине Павловне что-нибудь о картинах… Тебе это ничего не стоит, а ей приятно.

Мы двинулись в комнату старушки. Екатерина Павловна, сложив вместе свои маленькие ладошки, приветливо поднялась от мольберта:

— Я вас специально не беспокоила. Пожалуйста, откушаем…

— От всей души спасибо, — поблагодарил я. И с глубоким вниманием остановился возле стены, на которой были развешаны картины в багетных рамках. Небольшие. В основном — пейзажи.

В живописи я не был силён. И лихорадочно подыскивал в уме подходящие слова.

— Прекрасный колорит, — вылетела из меня глубокомысленная фраза. — Гогеновская палитра… — Я замолк, силясь вспомнить что-нибудь ещё.

Екатерина Павловна улыбнулась. Очень подозрительно.

— Скорее уж Ван-Гог, — поправила мягко старушка. — Но с большой натяжкой… — Я понял, что мои комплименты выдали всю глубину моего незнания живописи.

У Ивана Васильевича на устах играла загадочная улыбка. И я не мог понять, смущается он за меня или намекает: вот так, брат, надо в жизни знать многое, чтобы не попасть впросак…

В коридоре зазвонил телефон.

— Я подойду, мама, — сказал Иван Васильевич и вышел.

Екатерина Павловна вдруг спросила:

— Игорь Андреевич, а где вы празднуете октябрьские праздники?

Вопрос этот застал меня врасплох.

Я решительно не мог сказать, где буду отмечать седьмое ноября. Надо посоветоваться с Надей.

— Не знаю, — честно признался я.

— Если вы останетесь без компании, милости просим к нам, на дачу. Насколько я знаю, вы закоренелый холостяк…

Выходит, Иван Васильевич говорил с ней обо мне. Факт любопытный.

— Может быть, вам не очень импонирует наше престарелое общество, но мы с Ванюшей любим гостей. — Она засмеялась. — Хоть и говорят, что зять с тёщей не могут ужиться, но мы живём душа в душу. И вкусы у нас одинаковые.

Это вообще интересная новость. Я знал, что Иван Васильевич живёт с матерью. Выходит, Екатерина Павловна — тёща.

Я поблагодарил за приглашение.

Иван Васильевич, прощаясь, попросил:

— Если Яшин найдёт что-нибудь интересное, сообщи.

По старой дружбе.

— Конечно, — пообещал я.

В прокуратуру я шёл уже с лёгким настроением. Разговор с зампрокурора прошёл как будто ничего. Даже отлично.

Кабинет Эдуарда Алексеевича оказался запертым. Я сходил в канцелярию, поставил отметку о прибытии в командировочном удостоверении. Вернулся в свою комнату и, ещё раз набрав номер Эдуарда Алексеевича и убедившись, что его нет, стал перебирать бумаги на столе, окончательно успокоившись. И тут раздался звонок.

— Чикуров, прошу вас, зайдите. — Тон, каким говорил Эдуард Алексеевич, ничего хорошего не предвещал.

— Я заходил, — ответил я, удивлённый. — И только что звонил…

— Я в кабинете Ивана Васильевича, — сухо сказал мой начальник и положил трубку.

Я спустился в приёмную зампрокурора. Эдуард Алексеевич сидел на месте Ивана Васильевича. Поздоровался он со мной сдержанно, И опять на «вы».

— Что, опять для телевидения будут снимать? — спросил я. Мне было непонятно, почему Эдуард Алексеевич не в своём кабинете.

— Нет, — сказал он. — Временно исполняю обязанности Ивана Васильевича.

— А он? — вырвалось у меня.

— Ты что, с луны свалился?

— А что?

— Он же ушёл на пенсию…

Передо мной возникла авоська с бутылками кефира, картины Екатерины Павловны, моё обстоятельное сообщение…

— Не может быть!

— Ушёл на заслуженный отдых. Что тут невероятного?

— Ничего, конечно, — пробормотал я и рассмеялся. — А я только что отбарабанил ему целый доклад.

— Где?

— Дома.

Эдуард Алексеевич хмыкнул. Пожал плечами:

— Не знал, значит?

— Нет.

— Ну ладно, бывает. Для меня его уход тоже был неожиданным. Хотя на пенсию он давно имел право. Ранение на войне…

И мне опять пришлось почти слово в слово повторить Эдуарду Алексеевичу то, что я докладывал бывшему начальнику.

Он сделал несколько замечаний. Смущало меня то, что Эдуард Алексеевич обращался ко мне то на «вы», то на «ты». Чему это приписать — его назначению или тому, что у него, как это делал Иван Васильевич, припасён для меня «сюрприз»?

Эдуард Алексеевич достал из сейфа папку:

— Вам надо вернуться к саратовскому делу. Коллегия по уголовным делам Верховного суда РСФСР рассмотрела его по кассационной жалобе и вернула на доследованиеПравда, прокурор отдела дал своё заключение, просил оставить приговор в силе. Подготовьте с ним заключение, если надо, проект протеста в порядке надзора.

Это было дело о взяточничестве.

Подсудимая, мамаша одного из абитуриентов, сделала «подарок» преподавателю, принимавшему вступительные экзамены. «Подарок» в виде дорогого японского магнитофона. Областной суд приговорил взяточника (выяснилось несколько случаев подношений) и взяткодателя к срокам.

Но на суде сын незадачливой родительницы пытался взять всю вину на себя. Он проходил по делу как свидетель. Мать показывала, что её чадо непричастно, хотя транзисторный магнитофон отнесло в дом преподавателя это самое чадо.

Скажу откровенно, с самого начала я чувствовал: парень догадывался, что это за подарок. Мне было жаль юнца. Кто знает, как повлияла бы судимость на его дальнейшую жизнь. Вот и получалось: мать, как волчица, оберегающая своё дитя, дралась на суде за судьбу сына.

А сын выгораживал мать…

Покончив с этим вопросом, Эдуард Алексеевич сделал длительную паузу и достал из сейфа бумагу. Протянул мне:

— Прошу ознакомиться.

Я взял листок, чувствуя, что это и есть тот самый «сюрприз», который он в подражание Ивану Васильевичу приготовил «на закуску». Из-за чего такой тон и приём.

«Уважаемая редакция! К вам обращается персональный пенсионер, человек, проработавший в юстиции более сорока лет и, естественно, знающий законы. Дело, о котором я пишу, подлежит теперь скорее юрисдикции общественности, а не органов правосудия. Поэтому я вынужден апеллировать к вам, ибо ваша газета поднимает на своих страницах важные вопросы советской морали и совести.

Взяться за перд меня заставило горе сына, моё личное горе. Мой сын, Валерий Залесский, потерял любимого человека, самого любимого, каким может быть только жена. Что её толкнуло на роковой шаг — тайна, которую она унесла с собой. Но я пишу не об этом. В данном случае меня удивляет позиция органов, которые по своему положению занимаются ведением следствия. Ещё раз хочу заверить: не зная законов, я не стал бы обращаться ни к вам, ни куда бы то ни было ещё. Имея на руках неопровержимые факты, раскрывающие обстоятельства гибели моей невестки, следователь Чикуров и инспектор Ищенко до сих пор травмируют мужа покойной вызовами в прокуратуру, его самого, родных, знакомых дачей показаний и тому подобными действиями. Вы можете себе представить состояние человека в том положении, в котором оказался он. Как ни велики его страдания, у него на руках остался пятилетний ребёнок. Мой сын должен найти себя, во имя ребёнка, во имя его и своего будущего. В результате постоянного напоминания о трагедии, которую перенёс мой сын, он вот уже который месяц находится в душевном упадке, не может спокойно жить, не может работать. Не знаю, чем руководствуются следственные органы, продолжая муссировать ясное дело, но прежде всего, мне кажется, надо думать о живых людях. Я далёк от мысли поставить под сомнение компетентность следователя, ведущего расследование самоубийства моей невестки, но как человек и юрист удивлён некоторыми аспектами его поведения. Будучи лицом, которое обязано крайне щепетильно вести себя в период следствия и тем более в служебной командировке, он вызывает к себе свою сожительницу…»