Урсула робко взглянула на подарок. Это были стихи Суэнберна и роман Мередита.

— О, да, это доставит мне большое удовольствие. Я вам очень благодарна, очень, очень. Это так…

Совершенно растерявшись, она схватила книжки и начала быстро переворачивать страницы, точно просматривая их. На самом деле она не видела ничего.

Глаза мистера Гарби блестели. Он чувствовал себя на высоте положения. Ему было очень приятно сделать подарок Урсуле и вместе с тем выказать хорошее отношение к учителям. Обычно это было невозможно, — слишком большое озлобление испытывали они против его власти.

— Мы надеемся, — сказал он, — что выбор удовлетворит вас.

Он посмотрел на нее со своею обычной усмешкой, затем отошел к шкафам.

Урсула чувствовала себя совсем смущенной. Она крепко держала книги, любуясь ими. В эту минуту она чувствовала, что любит всех учителей, и мистера Гарби тоже; это заставило ее смутиться еще больше.

Наконец, она распростилась со всеми. Уходя, Урсула окинула взглядом громоздкое здание школы, асфальтированный двор, залитый горячими лучами солнца, калитку, и быстро отвернулась. У нее сжалось сердце. Она покидала все это.

— Ну, желаю вам счастья, — сказал последний из учителей, с которым она прощалась уже за воротами. — Мы будем ждать вас обратно через некоторое время.

Он говорил иронически. Она усмехнулась и круто повернула прочь. Теперь она была свободна. Сидя в трамвае, она глядела в окно, полная восторга. Больше она не пойдет в школу и не будет заниматься там давно известными вещами. Как странно! И среди восторга она уловила оттенок страха, но не сожаления. Какое восхитительное утро!

Она вся трепетала от радости и гордости. Полученные книжки доставляли ей особое удовольствие, воплощая собою победы и плоды работы этих двух лет, бывших, к счастью, уже позади.

Наступил день переезда. Когда к вечеру все перебрались, и вещи были доставлены на место и кое-как устроены на первые дни, младшие дети все еще не могли успокоиться от новизны впечатлений, и борясь со сном, продолжали возбужденно осматриваться и делиться впечатлениями. Утром все поднялись рано, а младшие уже успели рассказать, что когда они проснулись, то никак не могли понять, где они находятся. В окна доносился непривычный городской шум и долгий перезвон больших церковных колоколов, звук которых был резче и утомительнее, чем мелодичный звон колоколов в Кёссей. За новыми каменными домами виднелась долина, упиравшаяся в лесистый холм. Дом был полон света, воздуха и солнца. Чувствовалась легкость и свобода.

Урсула, во главе остальных, с особым рвением принялась за разборку. Она была свободна до октября, — начала занятий в колледже. Бренгуэн с большим интересом наблюдал за ней, он очень верил в свою дочь.

В ожидании занятий, она читала книги по ботанике, изучала латынь и трудилась над математикой. В колледж она поступала, как учительница, на подготовительные курсы. Но имея уже аттестат зрелости, она была принята на университетский курс. Через год надо было сдать экзамены по общему циклу, чтобы потом уже готовиться на бакалавра. Она радовалась, что будет вращаться среди студентов, жаждущих чистого знания, а не профессионального преподавательского усовершенствования.

Она будет среди избранных. В течение ближайших трех лет она снова будет в большей или меньшей степени зависеть от родителей. За учение платить не приходилось. Все расходы по колледжу шли за счет государства, и часть денег выдавалась на руки ученикам. Этой суммы должно было хватить на костюм и разъезды. Родителям придется только кормить ее. Ей хотелось обходиться им как можно дешевле, так как теперь они были ограниченнее в своих средствах, чем прежде. Отец зарабатывал только две тысячи фунтов в год, а большая часть денег матери пошла на покупку дома.

Гудрун начала заниматься в художественной школе в Ноттингаме. У нее было большое дарование к скульптуре, причем больше всего ей удавались фигурки животных и детей. Ее работы стали появляться на ученической выставке в Кёстле, так что Гудрун была уже человеком с именем. Она мечтала о Лондоне, но у родителей не было денег, кроме того, они не имели намерения отпускать ее так далеко.

Тереза закончила свое школьное учение и собиралась оставаться дома, остальные дети, кроме самого младшего, учились в школе и с осени должны были перевестись в Виллей-Грин.

Первые знакомства в Бельдовере сильно взволновали Урсулу, но волнение ее быстро улеглось. Она побывала у священника, у старшего химика, у других химиков, у доктора, у помощника управляющего — тем круг знакомств и замкнулся. Они не могли иметь для нее того значения, какое ей хотелось найти в них.

Она много ходила и ездила на велосипеде по окрестностям, предпочитая лесистые места. Но все это было простым времяпровождением. Душа ее всецело была занята мыслями о колледже.

Настало время занятий. Ежедневно она ездила по железной дороге, все больше и больше втягиваясь в замкнутую атмосферу колледжа. Первое знакомство с ним не вызвало в ней разочарования. Он помещался в солидном каменном здании, отделенном от улицы небольшой лужайкой, окаймленной липами, и выглядел очень мирно. Все это показалось ей каким-то отголоском волшебной страны. Здание это было так не похоже на все остальное, и со своими причудливыми готическими формами выглядело почти стильным в этом грязном промышленном городе.

Она ждала от студентов проявления высокого просвещенного духа, думала услышать от них гениальные вещи или неоспоримые истины; ей казалось, что лица у них должны быть просветленными и безмятежными, как у монахов.

Увы, в действительности оказалось, что девицы в изысканных костюмах, завитые по последней моде, без умолку тараторили, пересмеивались и гримасничали, мужчины же производили впечатление ограниченных и неотесанных.

И все-таки, как приятно было пройти по коридору с книгами в руках, и отворив бесшумно двигающуюся, застекленную дверь, войти в большую комнату, где должна была состояться первая лекция. Громадные окна придавали ей величественный вид, кругом чернели столики для студентов, возле кафедры возвышалась глянцевитая черная доска.

Урсула сидела у окна в глубине класса. Ей были видны желтеющие липы, мальчик из лавки, медленно шагавший по пустынной улице, залитой солнцем. Это был далекий, далекий мир. Здесь же внутри слышался шепот безбрежного океана премудрости и знания, и воспоминания о прошедших веках заставляли время тускнеть и исчезать, разрушая его преграды своим гулким эхом.

Она вслушивалась и застывала, полная восхищения, нисколько не пытаясь разобраться самой или проверить сказанное. Лектор казался ей осененным вдохновением, своего рода священнослужителем. Стоя в своем черном одеянии на кафедре, он, казалось, улавливал, выделял и передавал слушателям нужные им отдельные волны знания из того могучего потока, который беспрерывно омывал этот берег.

Она удерживалась от критического отношения; ей казалось немыслимым видеть в профессорах обычных людей, евших ветчину, натягивавших свои сапоги перед уходом на лекции. Это были жрецы знания, отправлявшие свою службу в уединенном храме науки. Они были посвященными, в своих руках они держали начало и конец этого таинства.

Лекции давали ей своеобразное наслаждение. Радость испытывала она, слушая теорию воспитания, вызвавшую в ней чувство свободы и глубокого удовлетворения. Всякая новая ступень знания, которой она овладевала настолько, что она казалась ей живым, движущимся существом, вызывала в ней настоящий восторг. Какое счастье испытала она при знакомстве с Расином! Она сама не могла понять, в чем тут лежит причина. Тит Ливий и Гораций казались ей живыми существами, вносившими оживление в класс. Однако она быстро почувствовала в латинском языке искусственность, и он превратился для нее в определенное сочетание различного рода склонений и спряжений.

Но математика наводила на нее ужас. Лектор читал очень быстро, сердце ее билось возбужденно, все нервы были напряжены до крайности. И она занималась ею отдельно, устремляя всю свою волю на то, чтобы охватить ее и усвоить.