Последний год обучения тянулся невыразимо долго. Но впереди она видела, как она сдаст экзамены и покинет колледж. Горький осадок оставался у нее в душе. Неужели и дальше будет повторяться то же? Всегда впереди сияющий просторный выход в светлое будущее и всегда по мере приближения он превращается в калитку, ведущую на грязный, безобразный двор, полный безжизненной суеты и… деятельности, лишенной всякой одухотворенности. Неужели вершина всякой горы, лежащей на жизненном пути, сверкающая на далеком горизонте под яркими лучами солнца и влекущая к себе своим светом, неизменно скрывает за собой одно только глухое, унылое поле тягучей уродливой действительности, скучной, бессмысленной обыденности?

Все равно. С вершины новой горы открывается новое поле, отличающееся от прежнего. Много уже было позади: Кёссей, детство и отец, ферма с маленькой церковной школой и бабушка с дядьями; школа в Ноттингаме и Антон Скребенский; Антон и танцы при лунном свете среди костров; потом те месяцы, которые она не могла вспомнить без содрогания — жизнь дома до решения стать учительницей, кошмарные воспоминания о школе в Бринслей-Стрит, дружба с Мегги, колледж, Доротея Рассель, уехавшая во Францию, и теперь новый шаг, новое движение вперед по жизненному пути.

Все это было целой историей, рядом отдельных периодов ее жизни, где она являлась в разных видах, в различных положениях и все-таки она все время оставалась собой, была Урсулой Бренгуэн. Но что это значило и какова она, как личность, она ни себе, ни другим ясного отчета дать не могла. Только одно знала она. Всегда и всюду чувствовала она разочарование и вечно устремлялась в поисках нового, неизведанного, жадно ища удовлетворения своей мятежной, беспокойной душе.

В последний год своих занятий незадолго до Пасхи, Урсула снова услышала о Скребенском. Ей было двадцать два года. Одно-два письма он прислал ей, еще будучи на войне в Южной Африке, затем время от времени посылал коротенькие, вежливого содержания открытки. Он остался в Африке в качестве лейтенанта первого ранга. Уже больше двух лет она не слышала о нем ничего.

В своих мыслях она часто возвращалась к нему. Он казался ей сверкающей, радужной утренней зарей долгого, серого, горького дня. Память о нем была подобна воспоминанию об этих первых сияющих утренних часах. Позже наступила серая пустота унылого дня. Ах, если бы он остался тогда верен ей, она познала бы блеск и сияние солнца! Он указал бы ей путь к солнцу. Он мог бы открыть ей ворота в царство свободы и восторга. Он был бы сам выходом в бесконечное небо, дышащее счастьем, безграничной свободой, где она испытывала бы истинное блаженство души.

Единственное, во что она верила, — в свою любовь к нему. Эта любовь оставалась по-прежнему сияющей и полной до краев. Когда теперь часто наступало разочарование, она повторяла:

О, я так любила его! — как будто бы вместе с ним увял цвет ее жизни. Как будто в этом было ее спасение. Теперь она снова услышала о нем. Прежде всего это причинило ей боль. Ни радости, ни ощущения простора в душе это не вызывало. Но ее воля устремилась целиком к нему, всецело сосредоточилась на нем. Старые грезы всколыхнулись и ожили в ее душе. Он, этот человек с чудесным даром глубокого, насквозь проникающего поцелуя, вернулся наконец! Придет ли он назад к ней? Ей в это не верилось.

«Моя дорогая Урсула!

Я вернулся назад в Англию на несколько месяцев перед отъездом, и на этот раз уеду уже в Индию. Хотелось бы знать, помните ли вы еще о наших прежних свиданиях? Вашу маленькую фотографию я сохранил. Наверное, вы с тех пор изменились. Ведь прошло уже шесть лет. Я сам стал старше на целых шесть лет. С тех пор, пока я знал вас в Кёссей, я пережил другую, непохожую на прежнюю жизнь. Я желал бы знать, как вы отнеслись бы к нашему свиданию. На следующей неделе я приеду в Дерби и заеду в Ноттингам, чтобы увидеться с вами. Хотите опять быть знакомой со мной? Буду ждать вашего ответа. Антон Скребенский».

Урсула взяла это письмо из ящика в зале и читала его, идя по коридору. Мир расступился и исчез, она очутилась одна в бесконечности.

Куда уйти, куда скрыться от глаз и прочесть письмо в одиночестве? Она побежала наверх коротким путем прямо в библиотеку. Там схватив первую попавшуюся книгу, она вложила в нее письмо и с жадностью начала перечитывать. Сердце билось, дрожь пробегала по всему телу. Как сквозь сон, слышала она звук гонга, затем другой. Первая лекция началась.

Поспешно вырвала она листочек из тетради и набросала:

«Дорогой Антон!

Знаете, я еще храню кольцо. Я буду очень рада повидаться с вами. Вы можете зайти за мной в колледж, или же мы встретимся где-нибудь в городе. Хотите быть со мной знакомым? Ваш искренний друг».

Взволнованная, она спросила у библиотекаря, дружившего с ней, не даст ли он ей конверт. Затем она заклеила письмо, написала адрес и с непокрытой головой отправилась опускать его. Когда она опустила письмо, мир поразил ее своей тишиной, бледностью и безграничностью.

Скребенский пришел на следующей неделе. Утром, приходя в колледж, она бежала к ящику с почтой, чтобы посмотреть, нет ли писем. То же продолжалось и в перерывах между лекциями. Если письмо приходило, она тихонько вытаскивала его быстрыми движениями, стараясь, чтобы оно не попалось никому на глаза, и убегала с ним через залу куда-нибудь подальше. Большей частью она читала письмо в ботанической лаборатории, где у нее был свой уголок.

Наконец, он пришел. Это было в назначенный день, в пятницу после обеда. Она с лихорадочной поспешностью работала с микроскопом, действуя быстро и сосредоточенно, но присутствуя своим вниманием только наполовину. Одновременно с этим она перебирала в мыслях вчерашние слова д-ра Франкстон, женщины, доктора физики в колледже.

— Серьезно, — говорила д-р Франкстон, — я совершенно не понимаю, почему мы должны вкладывать в жизнь особую таинственность. Мы, конечно, не можем постичь жизнь так, как постигаем электричество, но это вовсе не дает нам права говорить о чем-то специфическом, отличном от всего остального в мире. Вы думаете, есть разница? Разве жизнь не есть определенное сочетание химических и физических процессов того же рода и порядка, какие нам знакомы в науке? Я действительно не понимаю, откуда можем мы вообразить, что жизнь есть явление особого порядка, и что только она…

Речь закончилась выражением какого-то неопределенного сомнения и недоверия. Но само предположение? У электричества души нет, у тепла и света тоже. Была ли она сама безличной силой, или сочетанием этих сил, о которых она знала по науке? Она взглянула в микроскоп на свой срез. Он был дивным, она видела его деятельность. Но что руководит им? Если это было только определенное сочетание физических и химических процессов, то что объединяло их и для каких целей?

Внезапно на нее нашло просветление. Она сразу поняла, что это не ограниченная механическая энергия, тем более, что все жизненные процессы совершались не ради самоутверждения и самосохранения. Нет, каждое существо имело в себе часть бесконечного, его отдельное проявление. Быть единицей, быть самим по себе, вот что было высшим торжеством бесконечности.

Тихо сидела она в забытьи над микроскопом. Ее душа тянулась к новому миру, где ее ждал Скребенский. Она еще не могла идти к нему, но скоро, скоро она пойдет.

Занятия кончились, студенты заторопились. Ее тоже потянуло уйти, отойти поскорее от этого материального мира. Ей хотелось бежать навстречу Скребенскому, — единственной реальности.

Быстро собрала она материалы и инструменты и привела все в порядок. Она должна была бежать навстречу Скребенскому, спешить. Неизвестно, что именно она встретит, но так или иначе это будет началом нового мира, нельзя терять времени.

Стремительно и легко пошла она по коридору, взволнованная. Еще издали она увидела его и узнала с первого взгляда. Странным показался он ей. Он стоял с таким смущенным, скромным видом, как будто желал, по возможности, остаться для всех незаметным. Точно солнечный мороз засверкал в ее душе при виде его. Он был здесь, он — ключ к новому миру, он — его ядро и сердцевина.