На секунду он замешкался: может быть, все-таки стоит взять левее и пробежать за будку? Нет, лучше синица в руке. Конечно, его мысли текли не столь стройно - они вообще не текли: при виде лестницы в его обезумевшем мозгу полыхнуло красным, и Швейцер бросился в сторону вагонетки. Ему повезло, он ухитрился не ступить на рельсы - иначе принял бы, как рассказывал Саллюстий, "смерть без пролития крови": Швейцер не знал, что такая смерть струилась совсем рядом. Он связывал ее лишь со сказочными временами инквизиции.
Первые несколько ступенек были обычными; выше лестница заключалась в железные кольца. "Чтобы не упасть", - догадался Швейцер, ни разу в жизни не видевший таких лестниц. Теперь ему предстояло подняться с глубины, на которую его опустил лифт. Сколько он проехал этажей? Немного, не больше трех. Швейцер полез быстрее, лакированные туфли соскальзывали с прутьев. Было очень жарко и сухо. "Может быть, здесь преисподняя. В последнюю секунду мохнатая лапа вцепится и сдернет меня вниз". Теперь железные кольца ему мешали, он поминутно бился в них теменем. Но причиной финального удара было не кольцо: Швейцер наткнулся на крышку люка - чего и ждал; правда, крышка оказалась не круглой, а квадратной. Запоров не было, и он подумал, что сейчас все решится. Возвращаться уже поздно - или еще нет? Силы лицеиста учетверились, он поднял руку и толкнул плиту. Та откинулась с неожиданной легкостью, и стало светло. Швейцер зажмурился, вцепился в края, подтянулся. Он находился в каком-то широком и плоском ангаре, которого нельзя было видеть из окон лицея: постройка стояла почти вплотную к Ограде. Затмение закончилось, ангар был залит солнечным светом. Воздух был влажным, вокруг площадки с люком зеленела примятая трава. Огурцы, помидоры, кабачки: Швейцер угодил в оранжерею, о существовании которой не подозревал. Он выбрался из дыры, осторожно захлопнул крышку и тут же метнулся на брюхо, заметив вдалеке какого-то человека. Тот ничего не слышал и стоял спиной к Швейцеру. Беглец пополз в его сторону, стараясь не шуршать листьями. Человек насвистывал, будучи поглощен обычным огородным занятием: привязывал к тонким деревянным рейкам капризные стебли. Ему было лет шестьдесят, и прежде Швейцер ни разу его не встречал, хотя лицеисту казалось, что он знает в лицо всех работников Лицея. Огородник закончил свое дело, подхватил огромную лейку и пошел по дорожке, удаляясь от Швейцера.
Тот дрожал, ожидая что Враг, в существовании которого он так неосмотрительно усомнился, наконец-то проявит себя, скрутит небо, вывернет Швейцера наизнанку, нашпигует личинками... Ждал стрекоз, ждал бесшумных роботов с прививочными автоматами. Ждал ядовитого газа и темных страхов из темной комнаты. Но вместо всего этого жужжали мухи, журчала невидимая вода. Не старику же быть агентом черного воинства - он вел себя уверенно и был поглощен работой, как будто мир не рухнул, да тот и не рухнул, вот же он. И все же, несмотря на безоблачность обстановки, Швейцер едва не лишился чувств. Шаг, сделанный за черту, оказался для него слишком сильным испытанием. Поход за Ограду казался не просто преступным противоестественным, как если бы он съел жабу или совокупился с кем-то из педагогов. Он походил на старое домашнее животное, которое годами держали дома и ни с того, ни с сего вдруг вышвырнули на улицу.
Старик пошел обратно, Швейцер присел и съежился в зарослях. Огородник, не глядя в его сторону, проследовал дальше, пока не скрылся из виду. Хлопнула легкая дверь.
Швейцер выскочил из укрытия и со всех ног помчался за стариком. Он понимал, что рискует, но ему было все равно. Теперь он знал, где выход, и должен был выйти. Не думая, что будет, если старик вдруг вернется, Швейцер осторожно приоткрыл дверь и выглянул наружу. Солнце ударило ему в глаза. Перед ним был лес, отделенный от оранжереи широкой полосой асфальта. Конечно, полоса хорошо просматривалась, нужно было улучить подходящий момент и... Швейцер посмотрел наверх и увидел камеру слежения. Она была нацелена прямо на него. Швейцер знал, что это за штука, в Лицее их было полно. Оставалось надеяться, что в караулке, или где они там сидят, отвлеклись, пьют кофе или дуются, не видя экрана, в запрещенные карты. Тишина обнадеживала, его еще не хватились. Он пригнулся и выскочил наружу, отметив, что остальные полосы препятствий остались за спиной: они пролегали в аккурат между Оградой и зданием оранжереи. Рассматривать последнюю снаружи времени не было. Все равно пропадать! Швейцер побежал.
Ему почудилось, что путь до леса отнял у него минимум час; со стороны, если бы кто его видел, могло показаться, что в чащу метнулась выпущенная стрела - ну, не стрела, так некий стремительный ком, в котором невозможно было разобрать ни рук, ни ног. На все ушли считанные секунды, Швейцер ворвался в ельник и там, споткнувшись о первый же корень, растянулся во весь рост. Сырая, потусторонняя земля показалась ему страшнее марсианского грунта, прикоснуться к ней было страшнее, чем опустить руку в кислоту, и Швейцера подбросило. Он оттолкнулся всем телом и снова упал, мгновенно вскочил на ноги, вломился в сплетение колючих ветвей. Иглы впились в его пунцовые щеки, налетела мошкара. Гнус - особо опасную заразу, напичканную вражьими мыслями, истребляли, как рассказывал Коллодий, сильнодействующими дезинсектантами, но всех не перебьешь, живности оставалось много. Швейцер, никогда не знавший ничего подобного, в какой-то миг был вынужден поднять воротник рубашки и схватиться за лицо, прикрывая его ладонями; это мало чем помогло, укусы множились. Он запоздало отметил, что его одежда совершенно не подходит для путешествия по вражеской территории: школьный сюртук, тесные туфли и просторные тонкие брюки, сшитые с похвальной прозорливостью так, что ничего не обтягивали и не сжимали; лицеисты могли ходить свободно, не отвлекаясь на докучливые ощущения в нежелательных зонах. Правую штанину он разорвал во время падения. Укусы отрезвляли, рассудок постепенно возвращался, и Швейцер даже пожалел, что не пошарил в оранжерее и не взял оттуда какую-нибудь рабочую одежду.
Окончательно выдохшись, он остановился и сел под деревом. Прислушался: тайга звенела птицами, сосны скрипели и щелкали брачным дятлом, пахло чем-то тревожным и радостным: грибами, но Швейцер не знал, что это они, и не представлял их в действительности, на воле - только на страницах книг. Он слишком много не, и большей частью эта частица требовала глаголов вроде "знать" и "видеть". Швейцер прислушался, стараясь уловить шум погони; погони не было. Сколько же времени прошло? Полтора часа? Три? Скажи ему кто, что на все про все он потратил не больше десяти минут, Швейцер поднял бы его на смех.