- Кстати, ваш дежурный, знаешь, он ведь...

- Не надо про него, - она закрутила головой, разметала волосы. - Эта мразь стоит всех прочих.

Я облегченно вздохнул и расправил плечи. Кошмар отпустил окончательно, оставив в душе смутное беспокойство и одновременно - ощущение важности происходящего. Тело наливалось непривычной свежестью.

- А вдруг я тоже мразь? - предположил я. - Скрытая. Замаскированная под обычного своего парня.

А ведь так и есть, мелькнула нежданная мысль. Женщина засмеялась.

- Нет, ты скорее похож на настоящего мужчину

Настоящий мужчина, усмехнулся я. Настоящий человек... Плесень, просто плесень. И она, и я. И никому мы не нужны. И наша дурацкая болтовня никому не нужна, нам самим - в первую очередь.

- С тобой было приятно, - продолжала она. - Ты ласковее, деликатнее других. Сам знаешь, как с нами обращаются. А ты... Если честно, у меня таких клиентов давно не было.

- Ладно, - оборвал я ее. - Достаточно поговорили.

Вылез из-под одеяла и, поеживаясь, проследовал к стулу с одеждой.

- Что с тобой, малыш? - растерялась она. - Обиделся?

- Ничего особенного, - равнодушно объяснил я. - Мне пора.

Женщина спрыгнула с кровати, легко подошла и подала рубашку. Нет, подумал я, хватит с меня. Это ж удавиться можно, какая тоска! Вот помру от перепоя или от баб. Хотя куда мне - мразь живуча. Правильно она о нас сказала: ничем не прошибешь, стена. Или она это не о нас?.. Впрочем, неважно. Все неважно, кроме нашего разговора.

- Если хочешь, приходи еще, - попросила женщина, глядя мне в глаза. Бесплатно, когда я буду свободна. Серьезно. С родителями познакомлю... Хочешь, я сама к тебе приду?

- Нашла рыцаря на белом коне, - буркнул я, заканчивая туалет. - Сейчас, небось, признаешься, что полюбила с первого взгляда... У вас здесь как, все шлюхи такие артистки или ты одна самая умная?

Потом кисло посмотрел на себя в зеркало - заросший, неопрятный, фу! - и направился к двери. Она молча пошла за мной. В небольшой прихожей я затормозил и оглянулся. И тут на меня опять что-то накатило. Стало ее очень жалко. Боже мой, ведь мучается девчонка, цепляется за жизнь, ждет чего-то от жизни, - значит, сорвется скоро. Боже мой, ведь совсем одна... Конечно, она привлекательна и не брезглива, она согласна продавать этот скромный товар каждой встречной сволочи, но ее профессия не нужна людям. Нужна плесени, грязи, гнили. Поэтому она сама - плесень, грязь, гниль. Ее сделал такой наш мир, и она не виновата, что такой остается: правду о себе ей не от кого узнать.

- Лиза, - позвал я, сменив тон. И взял ее руки в свои.

- Да... - с готовностью откликнулась женщина.

- Лиза... - повторил я. Замолчал, не понимая, что сказать. Она безумно шарила глазами по моему лицу, руки ее были горячи и напряженны. Тогда я решился. Надо же когда-нибудь начинать, в самом деле!

- Я к тебе приду, - пообещал я, и она стремительно просияла. - Сегодня. Ты не будешь плесенью, даю гарантию.

Она посмотрела на меня геометрическими глазами и шажком отодвинулась:

- Конечно, Саша...

Тогда я повернулся, вышел в коридор, аккуратно прикрыл дверь. Стена, думал я, это каменная, поросшая мхом стена. Мне придется биться в нее не ладонью - лбом. Иначе нельзя. Ноги несли меня на этаж ниже, в таинственный 215-й номер, и мне было совершенно непонятно, зачем я туда иду, но пути назад уже не существовало... Ох и трудно будет жить! - думал я. Эта непривычная мысль сладостно щекотала самолюбие.

В задумчивости я опустился на один пролет и едва не воткнулся в огромного охранника. Он стоял, как изваяние, отгородив внушительным телом целый этаж. Светлый путь вперед оказался закрыт.

- Скучаешь, приятель? - спросил я дубину, не ожидая ответа. Он меня заметил, лениво двинул взгляд в мою сторону.

- Что случилось-то? - продолжил я. Страж закона деловито облизал губы и сказал, хмурясь:

- Проходите. Задерживаться запрещено.

Делать было нечего.

- Бревно, - сказал я ему. - Столб, - и торопливо сбежал в холл.

Дежурный сидел на месте и сосредоточенно курил, пуская к потолку сизые кольца дыма. У дверей возвышался другой столбоподобный, отрешенный от мирских забот охранник. В креслах ерзало несколько граждан сомнительного вида. А на улице, у самого входа, стоял гигантский автомобиль. Он был настолько широк, что занимал почти треть проспекта, и настолько неприступен, что остальной потерявший вид транспорт робко объезжал его, в почтении снижая ход перед такой мощью. Настоящий автомонстр. На крыше бронированного салона гордо реял небольшой, но не утративший от этого свою величественность трехцветный флажок - символ нашей могучей свободной родины. В общем, в гостинице стояла гнетущая атмосфера беспокойного ожидания. Обычное явление, если в деле замешана горячо нами любимая народная милиция, пропади она пропадом, загаженная потаскуха. Собственно, не милиция даже, а ее незаконнорожденное дитя, ведающее безопасностью, оберегающее и укрепляющее наш великий многострадальный патриотизм, наше неотъемлемое право подгнивать на корню.

- Как вам понравилась Елизавета? - вежливо поинтересовался дежурный, когда я сдавал ему жетон.

- Прелесть, - ответил я, нисколько не покривив душой.

- Заглядывайте к нам почаще, - сказал он, шаблонно подмигнув. - Она у нас не единственная, наши девочки лучшие в районе.

- Вы мне уже говорили.

- Разве? - удивился дежурный. - Хотя возможно... Так приходите еще.

- Обязательно, - пообещал я и заговорщически наклонился к нему. - А что случилось, не знаешь? Смотрю, целая свора набежала. К тому же эти, чернопогонные. Цапают кого-нибудь?

- Одного типа берут, - понизив голос, сообщил он. - Который конец света предвещает.

- Предвещает конец света?

- Говорят... - дежурный замялся. - Я-то сам не в курсе... Еще говорят, будто это какой-то гипнотизер или телепат, точно не знаю. Он раньше работал в казино, фокусы показывал. А теперь кретином стал.

- У тебя богатые сведения, - шепотом похвалил я дежурного. Тот испугался:

- Да какие там сведения! Так, слухи.

- А при чем здесь чернопогонные?

- Как при чем! Кретин же. Смуту наводит, людей подбивает.

У нас есть много прав, думал я, с ненавистью разглядывая блеклое лицо дежурного. Совершенно необходимых нам прав. Пить горячую, бить графины, заниматься любовью где попало и с кем попало, ругать правительство и хвалить демократию. Право хрустящих и право пожизненного одиночества. У нас много замечательных, завоеванных кровью прав. Нет одного - вредного, никому не нужного - права иметь собственное мнение. Так и не появилось... Ты не зря боялся чужих глаз, ты чувствовал, что этот разговор последний. И ты не зря говорил о себе горькие правдивые слова. О нас горькие правдивые слова. Обо всем - только горькие правдивые слова. Вчера ты пробил словами каменную мшистую стену, но сегодня тебе вырвут язык.