– Но он не ушел бы, если бы вы не цеплялись за меня, не давая мне сделать ни шагу, – уже с досадой возразил слесарь. – Все это для меня загадка.

– И должно навсегда остаться загадкой, – промолвила вдова, вставая. – Ничего больше я не решусь вам сказать.

– Не решитесь? – повторил слесарь, все больше и больше недоумевая.

– Да. И вы не настаивайте. Я больна, измучена, у меня уже нет сил жить… Нет, нет, не прикасайтесь ко мне!

Гейбриэл сделал шаг вперед, чтобы поддержать ее, но при этом резком восклицании отступил и в безмолвном удивлении уставился на нее.

– Оставьте меня одну идти своей дорогой, – сказала она тихо. – Рука честного человека не должна сегодня касаться моей руки.

Она, пошатываясь, добрела до двери и, обернувшись, добавила с усилием:

– То, что вы здесь видели, – тайна, и я вынуждена довериться вам. Вы – честный человек и всегда были очень добры ко мне, так не выдавайте же ее никому. Если мистер Честер из комнаты наверху слышал шум, придумайте какое-нибудь объяснение, скажите ему, что хотите, только ни звука о том, что видели! И никогда ни словом, ни взглядом не напоминайте мне о сегодняшнем. Я вам верю. Помните это! Вы и представить себе не можете, как много я сегодня доверила вам!

Секунду она смотрела ему в лицо, потом ушла, оставив его одного.

Не зная, что и думать, Варден долго еще стоял, устремив глаза на дверь, глубоко огорченный и растерянный. Чем больше размышлял он о случившемся, тем труднее было найти всему этому удовлетворительное объяснение. Неожиданное открытие, что вдова Радж, которая, как все полагали, столько лет вела жизнь уединенную и замкнутую, и безропотным мужеством, с каким переносила свое несчастье, завоевала себе доброе имя и уважение всех, кто ее знал, каким-то таинственным образом связана с человеком подозрительным и, хотя была сильно испугана его появлением, все-таки помогла ему скрыться, и поражало и мучило слесаря. А то, что он своим молчанием как бы дал согласие хранить все в тайне и вдова теперь на это рассчитывает, еще усиливало его душевное смятение. Надо было смелее и настойчивее потребовать от нее объяснений, не дать ей уйти, протестовать, вместо того чтобы молча согласиться на ее просьбу, – тогда ему сейчас было бы легче.

– И зачем я промолчал, когда она сказала, что это тайна и она мне ее доверяет! – рассуждал сам с собой Гейбриэл, сдвинув парик, чтобы удобнее было почесать затылок, и уныло глядя на огонь в камине. – Право, находчивости у меня не больше, чем у старого Джона, Зачем я не сказал ей твердо: «Вы не вправе иметь такие тайны, и я требую, чтобы вы объяснили, что все это значит?» Да, вот что надо было сказать, а не стоять, выпучив глаз»! как идиот. Идиот и есть! Вся беда в том, что твердости у меня хватает только когда я имею дело с мужчинами, а женщины вертят мною как хотят!

Придя к такому заключению, он совсем снял парик, нагрел платок у огня и принялся тереть им свою лысину с таким усердием, что она заблестела, как полированная.

– А может, все это и пустяки, – сказал он вслух, прервав свое приятное и успокоительное занятие и уже снова улыбаясь. – Любой пьяный скандалист, вломившись в дом, мог испугать тихую, робкую женщину. Однако… – тут слесарь в своих размышлениях дошел до того, в чем была вся загвоздка. – Почему это оказался тот самый человек? Чем объяснить, что он имеет над ней такую власть? Почему она помогла ему убежать от меня? А главное – ведь она могла сказать, что перепугалась от неожиданности – и все, но не сказала же этого. Больно, когда в одну минуту перестаешь верить человеку, которого знаешь столько лет и когда это к тому же твоя старая любовь! Но что поделаешь… Все это очень подозрительно!.. Кто там? Ты, Барнеби?

– Я! – крикнул Барнеби, появляясь на пороге, и несколько раз кивнул головой. – Конечно, я! Как вы догадались?

– По твоей тени, – пояснил слесарь.

– Ого! – Барнеби бросил взгляд через плечо. – Моя тень-веселая проказница и ходит со мной всегда, хоть я и дурачок. Мы с ней такие делаем прогулки! Скачем, бегаем, кувыркаемся на траве! Иногда она вытягивается до половины церковной колокольни, а иногда бывает такая маленькая, не больше карлика. То впереди бежит, то гонится за мной по пятам, крадется то с одной, то с другой стороны, – хитрая! Остановлюсь я – и она тоже останавливается, думает, что я ее не вижу, а я за ней все время зорко слежу. Ах, какая она потешная! Может, она тоже дурочка? Как по-вашему? По-моему, да.

– Почему ты так думаешь? – спросил Варден.

– Потому что она целыми днями меня передразнивает. И как это ей не надоест?.. А отчего вы не идете?

– Куда?

– Наверх. Он вас зовет. Постойте! Вот вы – разумный человек, так скажите мне: а где же его тень?

– При нем, Барнеби, при нем, вероятно, – ответил слесарь.

– Не угадали. – Барнеби отрицательно замотал головой. – Попробуйте еще раз.

– Так, может, она ушла гулять?

– Нет. Он обменялся тенью с одной женщиной, – шепнул Барнеби на ухо слесарю, глядя на него с торжествующей миной, и проворно отскочил. – И теперь ее тень всегда при нем, а его – при ней. Здорово, правда?

– Подойди ко мне, Барнеби, – сказал слесарь серьезно. – Подойди, дружок.

– Знаю я, что вы хотите мне сказать. Знаю! – Говоря это, Барнеби пятился от него. – Не бойтесь, я хитер, не проболтаюсь. Это я только вам все говорю. Ну, идете?

С этими словами он схватил свечу и, дико хохоча, замахал ею над головой.

– Потише, потише! – сказал ему слесарь, всеми силами стараясь его успокоить и заставить замолчать. А я ведь думал, что ты спишь.

– Я и спал, – отозвался Барнеби, глядя перед собой широко открытыми глазами. – Я видел какие-то большущие рожи – они проносились то у самого моего лица, то за милю от меня… И мне волей-неволей приходилось ползти за ними через какие-то пещеры и падать с высоких колоколен… Такие странные твари… Они целыми толпами прибегали и садились ко мне на кровать. Так это и называется сном?

– Да, это сны, Барнеби, сны, – сказал слесарь.

– Сны! – повторил Барнеби тихо, придвигаясь к нему. – Нет, это не сны.

– А что же это, по-твоему?

– Вот снилось мне только что, – Барнеби взял Вардена под руку и, близко заглядывая ему в лицо, заговорил шепотом. – Снилось мне, будто что-то, похожее с виду на мужчину, украдкой ходит со мной, все время не оставляет меня, но не показывается, а прячется, как кот, по темным углам, подстерегает меня… А когда оно выползло и, крадучись, пошло на меня, я… Видели вы, как я бегаю?

– Ты же знаешь, что видел, и не раз.

– Ну, так никогда еще я не бегал так быстро, как в этом сне. И все же оно ползком догоняло меня… И мне было жутко. Все ближе, ближе и ближе… а я бежал все быстрее… Проснулся я, вскочил с постели – и к окну! И вот внизу, на улице… Но он нас ждет. Вы идете?

– А что такое было внизу на улице, Барнеби? спросил Варден, заподозрив какую-то связь между его сном и действительными событиями этого вечера.

Барнеби снова заглянул ему в глаза, буркнул что-то невнятное и, захохотав, принялся размахивать свечой, потом крепче прижал к себе руку слесаря и уже молча повел его по лестнице наверх.

Они вошли в убогую спаленку, скудно обставленную стульями на старомодных журавлиных ножках, которые выдавали их возраст, и другой дешевой мебелью, но чистенькую и заботливо убранную. У камина в качалке полулежал бледный, ослабевший от потери крови Эдвард Честер, тот самый молодой человек, что накануне вечером первый уехал из «Майского Древа». Он протянул слесарю руку и сердечно поздоровался с ним, называя своим спасителем и другом.

– Полноте, сэр, полноте, – сказал Варден. – Я сделал бы то же самое для любого человека в такой беде, а для вас – тем более… Одна молодая леди, – добавил он осторожно, – не раз оказывала нам добрые услуги, и мы, разумеется, всегда рады… Вы не сочтете это дерзостью с моей стороны, сэр?

Молодой человек с улыбкой покачал головой, но в ту же минуту беспокойно зашевелился в кресле – видимо, от сильной боли.