На этом же памятнике было вырезано известное мизантропическое стихотворение Байрона, оканчивающееся следующими печальными строками:

В январе 1809 года Байрон скромно отпраздновал в Ньюстеде, в кругу близких друзей, наступление своего совершеннолетия. После этого он немедленно отправился в Лондон, для того чтобы отдать в печать уже оконченную им тогда сатиру «Английские барды и шотландские обозреватели?» О настроении его во время создания этой знаменитой сатиры можно судить по тем многочисленным изменениям, которые он сделал в ней во время ее печатания. 13 марта Байрон в первый раз явился в палату лордов и одиноко, мрачно занял свое место на скамьях либеральной оппозиции. Несколько дней спустя после этого вышла из печати его сатира. Она сразу же произвела фурор. Первое анонимное издание ее разошлось в течение одного месяца. Необыкновенная сила и остроумие, с которыми молодой поэт громил в своей сатире шотландских критиков, до того пользовавшихся исключительной привилегией нападать и издеваться над начинающими писателями, встретили почти всеобщее одобрение, а смелость и юношеский задор, с которыми он развенчивал тогдашних литературных кумиров, делали ее чрезвычайно оригинальной и любопытной для читающей публики. Но эта же сатира в то же время привела в страшное негодование массу затронутых в ней лиц вместе с их друзьями и поклонниками. Далеко не все нападки, сделанные Байроном в его сатире, были справедливы или, по крайней мере, беспристрастны. Оскорбленный небольшой кучкой шотландских критиков, он в своем негодовании бросил вызов чуть ли не всем английским и шотландским писателям того времени. Поэт осмеял даже таких писателей, произведениями которых он в то время восторгался и которые несколько лет спустя стали лучшими его друзьями, как, например, Вальтер Скотт и Томас Мур. Байрон впоследствии сам сознавал все это и в своих последующих произведениях не раз высказывал сожаление, что написал эту «свирепую» сатиру.

За первым изданием «Английских бардов и шотландских обозревателей» последовало очень скоро второе, уже с именем автора и, кроме того, увеличенное сотней новых стихов. Сдав в печать это новое издание своей сатиры, Байрон стал готовиться к далекому путешествию, о котором мечтал с самого детства. В конце мая 1809 года он вернулся в Ньюстед, куда вскоре затем съехались все друзья его, для того чтобы надлежащим образом отпраздновать отъезд поэта на Восток. Отправляясь в далекое и, в то неспокойное время, не совсем безопасное путешествие, Байрон предварительно написал завещание, в котором, между прочим, просил, чтобы в случае смерти останки его положили в Ньюстедском парке рядом с покойным другом его – ньюфаундлендом Ботсвейном.

Заняв дополнительно денег, распростившись с матерью и пролив прощальную слезу над могилой Ботсвейна, Байрон в начале июня 1809 года уехал из Ньюстеда в Фальмут, где он должен был сесть на корабль, отправлявшийся на Восток. Молодой лорд, всего тогдашнего дохода которого едва хватило бы для уплаты одних процентов по его долгам, взял с собой в дорогу трех камердинеров и большой гардероб роскошной одежды, между прочим, ярко-красный сюртук, вышитый золотом и покроем напоминавший мундир английского адъютанта. Этот пышный сюртук предназначался для самых торжественных случаев. Подобно своему будущему герою Чайльд-Гарольду, в котором он изобразил самого себя, Байрон покидал родину в самом мрачном настроении духа. Он был пресыщен «женщинами, вином и славой» и видел кругом себя только «тучи и мрак». За несколько дней до отплытия из Фальмута поэт написал другу следующее: «Я оставляю Англию без сожаления и вернусь в нее без удовольствия. Я подобен Адаму, первому преступнику, приговоренному к ссылке, но у меня нет никакой Евы и я не отведывал никакого яблока, кроме разве уж очень кислого…»

2 июля корабль, везший Байрона и его друга Гобгауза, дождавшись попутного ветра, снялся с якоря и вышел из Фальмута. Молодой поэт долго стоял на палубе быстро удалявшегося судна и с глубокой тоской смотрел на исчезавшие в последних лучах заходившего солнца берега своей родины. То, что ему приходилось испытывать в эти минуты, он впоследствии выразил в «Чайльд-Гарольде» в прелестной песне, начинающейся следующими трогательными строками:

Благодаря хорошей погоде, корабль через два с половиной дня уже был в Лиссабоне. Здесь Байрон отличился, переплыв страшно быструю реку Таго в самом широком ее месте. Из Лиссабона он и Гобгауз решили, отослав свой багаж морем в Гибралтар, самим отправиться туда на лошадях через юго-западную Испанию. В многочисленных письмах своих, посылавшихся с пути матери и друзьям, Байрон замечательно подробно описывал все то, что ему пришлось видеть, слышать и испытать. Тон всех этих писем чрезвычайно игривый; в них нет и следа той тоски, с которой он покидал Англию. Кроме описаний местностей и нравов, они содержат и суждения о политических событиях, волновавших тогда Пиренейский полуостров.

Проехав на лошадях в семь дней около 500 английских миль, Байрон остановился отдохнуть в Севилье. О своих приключениях в этом городе он писал матери следующее: «Мы жили на квартире у двух незамужних испанок, которые доставили мне любопытный образчик испанских нравов. Они – женщины с характером, и старшая из них прелестна. Свобода нравов, представляющая здесь обыкновенное явление, немало изумила меня, и после некоторых наблюдений я убедился, что скромность не составляет характеристической черты испанских женщин, которые вообще очень красивы, имеют большие черные глаза и прекрасно сложены. Старшая хозяйка почтила вашего недостойного сына своим особенным вниманием. Она обняла его с большой нежностью при расставанье (я прожил у нее всего три дня) и, отрезав для себя локон от его волос, подарила ему свой, имеющий в длину около 3 футов; я его отсылаю вам и прошу сохранить до моего возвращения. Последние слова ее были „Adois, tu hermoso! Me gusto mucho“ („Прощай, красавчик! Ты мне очень нравишься“). Она предложила мне разделить с ней ее комнату, но моя добродетель заставила меня отклонить это предложение…»

После Севильи Байрон посетил «чудный» Кадикс, который ему показался «самым прелестным городом в мире». Оттуда он на фрегате добрался до Гибралтара, где 19 августа пересел на почтовый корабль, отправлявшийся на Мальту. Во время своего короткого пребывания на этом острове турист успел завязать платонический роман с госпожой Спенсер Смит, супругой английского посланника в Константинополе и героиней нескольких необыкновенных приключений. Именно эта дама и есть та Флоренс, которой посвящено несколько прекрасных страниц во 2-й песне «Чайльд-Гарольда». 21 сентября Байрон оставил Мальту и отправился дальше на восток. Корабль его следовал мимо берегов Греции, стоял несколько часов у Патраса и, наконец, прибыл 28 сентября в Превизу, где Байрон и его спутник сошли на берег и отправились на экскурсию по Албании.