Настоящий успех Золя как романиста-эксперимента тора начинается с «Бойни», и действительно это один из лучших его романов. Роман был начат в фельетоне демократической газеты «Общественное благо», говорят, потому, что редактор надеялся, что Золя продернет аристократов, но когда обнаружилась истинная суть произведения, тогда получилось впечатление настоящего скандала. Редактора обвиняли в клевете на народ, и подписка на издание не только не увеличивалась, но грозила даже уменьшиться, а это было уже слишком, и роман печатать прекратили. Таким образом, начатая в одном издании, «Бойня» должна была приютиться в другом, в «Литературной республике» Катула Мендеса, где ее встретили с распростертыми объятиями. В отдельном издании роман расходился с ошеломляющей быстротой, как расходилась впоследствии «Нана», и, что было особенно приятно, увлекал за собою «в гору» и прежде вышедшие книги.

С цензурой, в виде прокурорских внушений, Золя имел дело в самом начале своей «экспериментальной» карьеры, именно из-за «Добычи», которую пришлось вовсе прекратить публиковать в газете, чтобы не навлечь секвестра на книгу. Но когда началось печатание «Домашнего очага», Золя формально притянули к суду, и вот по какому случаю. В число условий, которые поставил себе романист, приступая к «Ругонам», входила, между прочим, невыдуманностъ фамилий, а это повлекло за собою, само собой разумеется, появление в романах то того, то другого действительно существующего лица, конечно как обладателя заимствованной фамилии. Однако до «Домашнего очага» это сходило благополучно с рук, да Золя вовсе и не думал о каких-нибудь затруднениях с этой стороны. Но как только с «Жиль Блаза» началось печатание десятого тома «Ругон-Маккаров», некто Дюверди, адвокат парижского апелляционного суда, оскорбился профанацией своей фамилии в «Домашнем очаге» и подал жалобу на Золя и редактора газеты, где печатался роман. Золя не хотел менять имя своего героя до решения суда, не зная, как еще отнесется правосудие к этому новому виду собственности. Оказалось, однако, что эта собственность действительно существует, по выражению прокурора, как право собственности человека на часы или пальто, которые он носит. По решению суда, фамилию Дюверди следовало поэтому изъять из романа и заменить другой, ни в чем на нее не походящей, не позже 6 февраля 1882 года, то есть того же года, когда началось печатание «Домашнего очага», а за каждый день просрочки был назначен штраф в 100 франков. Золя заменил Дюверди Труазетуалем, что значит «три звездочки», но немного спустя принужден был переделать также и Вабра в Анонима, потому что иначе грозило новое дело с оскорбленным кавалером Почетного легиона Людовиком Вабром.

Подобно «Бойне», почти каждый роман Золя вызывал ожесточенные нападения литературных противников или людей, по разным причинам считавших небесполезным осадить писателя. Когда появился «Разгром», автор заслужил укоры даже со стороны немецкого капитана, который нашел, что Золя недостаточно патриотично обрисовал современников события. Когда появилась «Земля», группа молодых беллетристов напечатала в «Фигаро» протест, имевший, впрочем, скорее значение манифеста писателей, веривших и верующих в атавизм добра.

Гораздо чувствительнее была для Золя критика, исходившая из лагеря недавних единомышленников, именно критика Мопассана. Таково было предисловие к роману последнего «Пьер и Жан». По мнению Мопассана, даже становясь на точку зрения художников-реалистов, можно оспаривать их теорию, краткое содержание которой: «Ничего, кроме истины и полной истины». На самом же деле им часто приходится исправлять истину в пользу правдоподобия, «потому что истина может быть иногда невероятной». «Реалист, если только он художник, – писал Мопассан, – будет стремиться не к тому, чтобы представить нам пошлую фотографию жизни, но к тому, чтобы дать картину более полную, более захватывающую, более покоряющую, чем сама реальность». Наконец, истина, реальность – это совокупность таких мелочей, перед изображением которых с ужасом отступит всякий художник, но в таком случае он уже разойдется с истиной. Творить правдиво, по мнению Мопассана, значит давать полную иллюзию правды, и потому талантливых реалистов вернее бы называть иллюзионистами. «Каждый из нас, – говорит он в заключение, – создает себе иллюзию мира, иллюзию поэтическую, сентиментальную, веселую, меланхолическую, грязную или мрачную, смотря по своей натуре. У писателя нет другого назначения, как правдиво воспроизводить эту иллюзию всеми силами искусства, которому он научился и которым располагает».

Нелишне отметить, что на долю Золя выпало также удовольствие заслужить своему делу привет со стороны ученого. Это сделал Ломброзо по поводу «Человека-зверя».

В 1893 году вышел последний, двадцатый том «Ругонов» – «Доктор Паскаль». Еще задолго до этого, именно в то время, когда была издана «Страница романа», Золя обещал в последнем томе представить необходимые объяснения по поводу генеалогического дерева, на которое опирается вся серия романов. Вместо Золя эту роль исполняет в романе доктор Паскаль. И надо сказать, являясь адвокатом теории писателя, он в то же время и ее прокурор. В самом деле, не подлежат ли спору выводы доктора? Достаточно ли прочно стоит на своем основании хотя бы та же теория наследственности, а если нет, то не подрывает ли это в значительной степени и все здание «Ругон-Маккаров»?

Но каковы бы ни были взгляды критики на теорию и практику экспериментального романа, один факт всегда останется неопровержимым – это крупный художественный талант Эмиля Золя. Его описания исполнены такой силы, изображает ли он мертвую природу или людскую толпу, что кажется, если бы он не был художником слова, потребность натуры сделала бы его художником кисти. Один и тот же пейзаж он любит представлять при разных эффектах освещения, и каждый раз вы чувствуете, что перед вами совсем иная картина, и особенно замечательно, что у него в высшей степени развито чувство перспективы, отводящее каждому предмету должную меру и свет. Как на один из примеров этого, можно указать на первую главу романа «Земля», именно на первые строки, дающие картину посева. Своих героев и героинь Золя изображает с большим искусством, но, как это ни странно покажется в применении к натуралисту, с меньшей правдивостью. Эти фигуры у него слишком определенны, слишком, если можно так выразиться, физически и химически чисты: каждая из них – носительница какого-нибудь одного темперамента, тогда как в действительности люди являются смешением различных темпераментов. Одним словом, у него слишком мало оттенков в этих фигурах: свет и тени, почти без полутонов. Впрочем, это отчасти объясняется целями экспериментального романа, который далеко не всегда бывает реальным, подобно тому как реактивы химического кабинета – не то, что природные минералы.

Едва окончив серию «Ругонов», Золя сейчас же приступил к подготовительным работам для создания ряда новых произведений под названием «Три города» и, главным образом, для первого из них, для «Лурда». Хотя в данном случае Золя явился скорее романистом-психологом, чем экспериментатором, он все-таки не на рушил своего обыкновения и, как делал всегда, так и на этот раз отправился на место действия романа. В Лурде его встречали с почетом, хотя едва ли сомневались в конечных результатах его исследования. Но как было поступить иначе во Франции со знаменитым писателем?.. Тем не менее, когда появился роман, против Золя открыли кампанию прелат Рикар – с достоинством и некто Лассер – с сомнительной непринужденностью полемики. В словах противников романиста, даже на поверхностный взгляд, заметны натяжки, именно во всем, что касается психического состояния Бернадетты. Они пытаются представить ее одновременно и простодушной, чтобы парировать упрек в «изобретении» ею чуда, и богато одаренной натурой, чтобы не дать возможности заподозрить нехватку у нее умственных способностей. Не лишена была также пикантности полемика их по поводу роли патера Адера в деле воспитания Бернадетты, – одним словом, Золя не оправдал надежд, если только было основание для последних.