И, нужно признаться, мальчик вполне соглашался с ним. С раннего возраста он обнаруживал крайнее честолюбие и самоуверенность, отчасти унаследованные от матери, отчасти же благоприобретенные в атмосфере лести и поклонения. Спрошенный однажды, не примет ли он участия в состязаниях в беге на Олимпийских играх, он ответил, что да, но лишь в том случае, когда соперниками его будут цари. Всякий раз, когда гонцы привозили известие о новой победе Филиппа, он впадал в раздражительность и меланхолию, говоря, что отец покоряет и покоряет, пока ему, Александру, не останется ничего, что покорять. К счастью для репутации нашего героя, за этими выходками скрывался блестящий гений. Семнадцати лет он уже отличался при взятии города Перинта и тогда же был назначен регентом на время отсутствия Филиппа в Херсонесе. Он повел тогда свою первую армию против одного из соседних племен, основал свой первый город во Фракии и принял впервые иностранное посольство. Последнее прибыло от персидского царя, и Александр сыграл свою роль с таким достоинством и тактом, что окружающие были поражены. Сами послы не знали, что думать, когда, вместо обычных банальностей, он стал подробно расспрашивать их о маршрутах и путях сообщения Персии, о ее силах, политическом устройстве и пр. Они на все отвечали с охотою, не предчувствуя, что этот красивый юноша думает крепкую думу и через пять-шесть лет воспользуется сообщенными сведениями, чтобы разбить их монархию.
В 338 году до н. э. он участвовал в Херонейской битве, отдавшей Филиппу всю Грецию. Александр командовал одним из крыльев, и его бешеный натиск на священный отряд фивян решил исход дневного сражения. За это льстивые царедворцы провозгласили его виновником победы, и с этих пор замечается в отношениях между ним и отцом значительное охлаждение. В 337 году до н. э. дело дошло до разрыва. Филипп, только что провозглашенный на пан-эллинском съезде главнокомандующим греко-македонских сил для войны с Персией, вздумал развестись с Олимпиадой и жениться на молодой Клеопатре, дочери одного из его полководцев Аттала. Предлогом была выставлена супружеская неверность первой, и на свадебном пиру новый тесть царя осмелился провозгласить тост за молодых с пожеланием Филиппу иметь поскорее законного наследника. Присутствовавший при этом Александр вспыхнул и, схватив со стола тяжелый кубок, бросил им в лицо Атталу, крикнув: “Так ты меня считаешь бастардом?” Моментально все пришло в смятение, и полупьяный Филипп, вскочив на ноги, бросился с мечом на сына; к счастью, он споткнулся и грузно упал, и Александр, презрительно заметив, что человек, мечтающий переправиться в Азию, должен был бы уметь, по крайней мере, свободно перейти с одного места на другое, – вышел из комнаты и вслед за тем уехал с матерью в Эпир, а оттуда сам в Иллирию.
Ссора продолжалась недолго, но вскоре едва не возобновилась опять по вине Олимпиады. Филипп, желая заручиться ценным союзником для войны с Персией, решил женить своего побочного сына Аридия на дочери Пиксодара, сатрапа Лидии и Писидии; но Олимпиада, узрев в этом какую-то опасность для Александра, подговорила последнего самому послать сватов и забрать невесту себе. Царь, узнав об этом, страшно разгневался и, прервав переговоры, сурово наказал всех сообщников дела. Но сам Александр был пощажен: Филипп боялся мести по стороны Олимпиады и ее брата Неоптолема, царя Эпира, который мог в его отсутствие в Азии причинить Македонии немало хлопот. Он даже показал вид, что не придает инциденту никакого значения, и предложил Неоптолему жениться на его дочери; но проницательную и мстительную Олимпиаду не так легко было обмануть и умиротворить. Как раз в это время новая царица родила сына, и разъяренная эпиротянка решила заплатить вероломному македонянину за все нанесенные ей оскорбления. Она вошла в соглашение с молодым пажом Павзанием, и в одно сентябрьское утро 336 года до н. э. заговор был приведен в исполнение: когда на празднествах в Эгеях, древней столице Македонии, Филипп во главе пышной процессии входил в театр, рука убийцы всадила ему кинжал в бок, и царь упал мертвым. Немедленно все скрылись по домам, а Александр, извещенный о случившемся, обошел армию и был провозглашен царем.
Так неожиданно взошел на престол молодой 20-летний юноша, будущий властитель всего известного тогда мира. Как подобает сыну, чтущему память отца, он похоронил прах убитого с надлежащею торжественностью и казнил всех замешанных в заговоре, кроме одного, который первый дал ему знать о катастрофе. По обычаю тех времен, он позаботился устранить всех, кто мог ему быть опасен: Аттала, действовавшего тогда против персов, Аминта, сына Пердикки, отстраненного Филиппом от престола, новорожденного сына Клеопатры и, наконец, саму Клеопатру. Последние двое, впрочем, были убиты, говорят, Олимпиадою в отсутствие сына, и Александр долгое время выражал свое сожаление по поводу этих ненужных жертв.
Первое дело, на которое был призван молодой монарх, было усмирение Греции. Как только разнеслась весть о смерти Филиппа, главные государства ее пришли в движение, приветствуя поступок Павзания как акт великого гражданина, избавившего человечество от тирана. В своей восторженной речи по этому поводу знаменитый Демосфен поздравлял сограждан с зарею новой свободы, требовал немедленного изгнания македонских гарнизонов и презрительно отзывался о новом царе как о мальчишке, с которым и считаться было бы смешно. Но патриот жестоко ошибся: прежде чем что-либо могло толком сорганизоваться, на сцену явился Александр и с сильным, хотя и малочисленным, войском беспрепятственно прошел к самому Истму. “Под стенами Афин, – сказал он, – я покажу Демосфену, что я не мальчишка!” К счастью, до исполнения угрозы дело не дошло: Греция была застигнута врасплох, и послы от различных государств поспешили с изъявлениями покорности. В Коринфе собрались представители всех держав, кроме гордой Спарты, и за Александром были утверждены все почести, какими пользовался его отец, в том числе и гегемония для борьбы с персами.
Раннею весною 335 года до н. э. торжествующий царь воротился домой и деятельно занялся усмирением фракийцев, иллирийцев и других племен, угрожавших его северным границам. Он перешел реку Несос и в десять дней проник к Балканам, где его ждал неприятель. Узнав, что он занял единственную в той местности горную тропу, окружив себя тяжелыми телегами, в намерении скатить их на македонян при первом их появлении, Александр приказал своим солдатам разомкнуть ряды и упасть, по данному сигналу, ничком, дабы пропустить катящиеся телеги над собою, по расставленным щитам. Маневр удался, и плохо вооруженные орды были рассеяны. Александр прошел тогда Балканы и, переправившись через Дунай, разгромил тамошних гетов и их селения. Этого было достаточно: со всех сторон прибыли посольства с богатыми дарами в знак мира, и победитель мог вернуться обратно. Он прошел страну агрионов и пеонов и принялся за усмирение Иллирии, когда получил известие о вторичном восстании Греции. В стране разнесся ложный слух о смерти Александра во Фракии, и Фивы, которые терпели больше всех, благодаря присутствию македонского гарнизона в их цитадели Кадмее, решили поднять знамя мятежа. Остальные государства обещали им свою помощь, но решили повременить, пока слухи подтвердятся. Их политика была благоразумна: не успели Фивы разделаться с гарнизоном, как Александр уже был в Беотии, пройдя весь путь от Иллирии до Фермопил в 10 – 12 дней. Впечатление было потрясающее, но фивяне решили лучше погибнуть, чем сдаваться. После отчаянного сопротивления город был взят штурмом, мужское население вырезано, 6 тысяч человек казнено и 30 тысяч продано в рабство. Стены и жилища были превращены в развалины, территория могучей некогда республики распределена между соседними общинами, и только дом великого поэта Пиндара уцелел по приказу просвещенного завоевателя. Это был страшный урок, и вся Греция была повергнута в прах. Александр даровал, однако, мир на прежних основаниях и ограничился лишь ссылкою двух незначительных ораторов из патриотической партии. Опять, как в прошлый раз, он созвал общегреческий съезд в Коринфе, на котором изложил свой план экспедиции против персов, и был вторично утвержден гегемоном Эллады. Между прочим, здесь состоялась назидательная встреча его с Диогеном Синопским, про которую нам рассказывают все учебники истории. Прибыв во главе блестящей свиты к тому месту, где знаменитый циник, ни во что не ставивший блага мира сего, лежал в бочке и грелся на солнце, Александр спросил его, не может ли он что-нибудь для него сделать. “Отстранись-ка немного от солнца”, – ответил презрительно мудрец. Повелитель Греции отступил в смущении, встретив впервые такого же гордеца, как и он сам. “Клянусь богом, – воскликнул он в непритворном восторге, – не будь я Александром, я бы хотел быть Диогеном!..” В конце 335 года до н. э. Александр вернулся на родину и всю зиму провел в приготовлениях к походу, про который он так много слыхал от отца и о котором так много мечтал. С тех пор, как полтора века тому назад полчища Ксеркса перешли Геллеспонт, Эллада не переставала мечтать о реванше, в надежде овладеть ценным восточным берегом Средиземного моря и воссоединить с собою богатых малоазийских греков, подвластных Великому Монарху. С течением времени, как это нередко бывает, идеологический момент совершенно заслонил материальный, и антагонизм к Персии стал признаваться за необходимый элемент эллинизма, а разгром ее – за национальную миссию. Естественно, что, когда Филипп захотел легитимировать свое положение в общегреческой семье, он начертал на своем знамени девиз “реванш” и стал во главе антиперсидского движения, как давно уже предлагал ему Исократ. То же теперь сделал и Александр, и, заявив себя носителем и исполнителем исторической миссии Эллады, он придал своему предприятию религиозно-культурный характер крестового похода, чем, конечно, завоевал симпатии многих патриотов.