Это не эхо там, за спиной, нет!

Анна в панике обернулась — нет, ничего и никого. Почему вокруг разливается этот странный свет? Это не сумерки, это какая-то мутная хмарь — то ли дым, то ли туман, то ли…

Будто не солнце пробивается сквозь мглу, а сама мгла светится…

Ей показалось, что под автомобилями, ближе к стенам зданий ЭТО становилось гуще, как будто прореженная дымка, уплотнённая тень, чуть колышется под её взглядом. Вот, опять!

…c-с-с-с… ш-ш-ш-ш… с-с-с-с…

Может быть, это тишина так шипяще свистит в ушах?

— Эй! — робко вслух произнесла Анна. — Эй! Здесь кто-нибудь есть? — И вдруг, не отдавая себе в этом отчёта, она завизжала. — Э-э-э-эй!!!

Крик увяз в тишине. Даже эхо прячется в этом странном месте… которое ещё утром было родным городом.

— Но это же МОЙ ГОРОД! — закричала Анна. — Где вы все? Ну, хватит вам, хватит!

Крик. Страх загнанного в ловушку зверя…

…лань лань это лань! и охотники там в подлеске!!!

…стволы ружей уже протянули невидимую нить между нежным боком и срезом дула…..псы, рвущие клыками связки, — псы, вцепившиеся в пах…

…ножи…

…вспарываемый пулями бок…

…смерть…

Анна кинулась в дверь ближайшего магазинчика, модного бутика. Ну, кто-нибудь, охрана, продавцы — кто-то должен здесь быть?! Никого! Возле входа красовалась изящная напольная ваза под китайский фарфор. Анна схватила вазу, и с размаха хряпнула её по прилавку,! Стекла с торжествующим звоном полетели в разные стороны.

— Эй, смотрите, что я творю! Смотрите! Вот! Вот! — она запустила горшок с цветком в дорогущее витринное стекло. На улицу посыпались осколки.

Тишина…

— Заберите меня, заберите куда угодно — арестуйте, в милицию, в тюрьму, — только заберите меня отсюда, хоть кто-нибудь!!! — визжала Анна.

Крики утонули в равнодушной серой пелене. Анна покачнулась. По мягкой спирали она стремительно планировала куда-то в темноту. «Опять обморок? — мелькнула вялая мысль. — Я становлюсь тургеневской барышней».

Стиснув кулак, она ударила по стене. Боль привела её в чувство…

Выходить наружу не хотелось. Стоять рядом с разбитой витриной, постоянно чувствуя, как что-то с равнодушной жестокостью смотрит на неё сквозь туман, было страшно. Анна устало провела рукой по лицу.

— Вот так, значит? — сказала она. — Вот так вот…

Манекен тупо смотрел на неё. Идеальная фигура… тощенькие, гладкие ноги… яркие губы. Анна натянула манекену на нос широкополую модную шляпу. Ты всего лишь глупый кусок пластика! В примерочных кабинках стояли люди, сдерживая смех. Когда Анна поворачивалась в их сторону, они исчезали с жестокими и наглыми ухмылками. В углах бутика манекены кривили губы в презрительных усмешках.

— Ну, за что же… так?.. — тихо сказала Анна и села в глубокое кресло, повернув его спинкой

к глухой стене. Отсюда был виден весь бутик и разбитый проём витрины…

Спустя час она опрометью выскочила на улицу. А ведь и в самом деле — темнеет! Значит,

время всё-таки движется. Значит, скоро ночь! Мысль о том, что она останется на этой жуткой улице ОДНА, в темноте, напугала её до полусмерти. Домой, домой, обратно к себе — там, по крайней мере, всё своё, родное! Анна шарахнулась от, как ей показалось, внезапно возникшего в густеющем тумане, киоска, и, пробежав метров пятьдесят, свернула в знакомую арку. Вот и двор. Растерянно остановилась: здесь туман сгустился необычайно. Возле подъезда проклятая хмарь застыла неподвижным серовато-жёлтым комом.

— Пустите же меня домой, слышите? — жалобно, сквозь подступающие слёзы, пробормотала Анна.

…с-с-с-с… ш-ш-ш-ш… с-с-с-с…

И — словно чей-то взгляд за спиной. Оглянулась — никого! Знакомо заболели виски и глаза, кожа заныла. Опять ЭТО — это состояние, сравнимое с половым возбуждением, но доставляющее не радость, а мучительное чувство постороннего присутствия в себе самой.

— Я иду домой! — упрямо прошептала Анна и шагнула к подъезду.

…с-с-с-с… ш-ш-ш-ш… с-с-с-с…

Туман облепил тело как скользкое желе. Одежда намокла сразу же, до белья. Волосы, кожа казалось покрылись теплым гелем. Это упругое НЕЧТО проникало в каждую пору кожи, в рот, в ноздри, забивало уши, выедало глаза. Ощущение растворения в этой массе, полного слияния с ней. Тело, мозг, сами мысли становились гелем-желе-туманом — растворялись — исчезали. Странный взгляд насквозь — выворачивает, полощет в густом мареве.

Ты — ничто, ты — никто, ты — нечто, тебя уже почти нет.

— Нет! — Анна с усилием подняла онемевшие руки. Чувствительные кончики пальцев,

казалось, кровоточили — так больно было рвать эту бестелесную туманную массу. — Нет! Я живая! Ты слышишь меня? Я — есть!

Туман дёрнулся в конвульсии и, съежившись, втянулся в подвальное окно. Анна, пораженная тем, что ещё жива, абсолютно мокрая, стояла у своего подъезда. Вход был свободен. «Вот ты и приняла душ», — нелепая мысль заставила её истерически расхохотаться. Обострённым восприятием она опять почувствовала на себе это странный, пристальный, холодный, оценивающий взгляд. Ей казалось, что она стоит совершенно голая и беззащитная перед ухмыляющимся хозяином. Она не видит его, а он разглядывает её со всех сторон, раздумывая как изощрённее поиграть с ней — новой игрушкой. Между ног стало горячо и влажно, по телу побежали мурашки…

Смех оборвался. Анна поняла, что он беззвучно смеётся вместе с ней…

Анна испуганно, по щенячьи, заскулила и кинулась в подъезд. Пулей взлетела на свой второй этаж, впорхнула в квартиру, крепко закрыла дверь, припёрла её телефонной тумбочкой, зачем-то накидала сверху всю висевшую на вешалке одежду: плащи, куртку сына, неубранное в шкаф демисезонное пальто. Схватила домашние тапочки, кинула в направлении двери один, потом другой, и замерла, тяжело дыша…

В квартире было тихо и тепло. Пахло жасмином, который рос в горшке на солнечном окошке. «Жасмин всегда особенно сильно пахнет вечером» — подумала она. Она ухватилась за эту фразу, как за спасательный круг, не дающий ей утонуть в безумии.

— Жасмин всегда особенно сильно пахнет вечером! — она не замечала, что почти кричит. — Жасмин всегда особенно сильно пахнет вечером!

Эти слова успокаивали. Они были правильными. В конце концов, Анна пришла домой! Слышите, вы все?! Вы — кто бы вы там ни были!..

Анна пришла домой!

Она сняла с себя промокшую одежду и бельё, бросила всё прямо в ванну, вытерла волосы полотенцем. Одела сухое и чистое домашнее платье. Уже совсем стемнело. Стараясь не смотреть за окно, плотно задёрнула шторы на окнах. Достала из шкафа большую восковую свечу, купленную в Храме по случаю Пасхи. На холодильнике лежал коробок спичек. Чиркнув спичкой, зажгла фитиль. Прошла в комнату, поставила свечу на стол рядом с неработающим компьютером.

Комната озарилась неярким мерцающим, теплым светом. Немного подумав, достала из своего «женского» шкафчика ещё несколько тонких разноцветных свечей (из настоящего воска!), которые покупала зимой к своему дню рождения. Одну их них — зажженной оставила на подоконнике. Не раздеваясь, она легла на диван, прижимая к себе спички и «деньрожденные» свечки. Почувствовала на груди тепло гранатового крестика. Свернувшись калачиком, и крепко-крепко зажмурив глаза, Анна лежала, как в детстве, вдыхая успокаивающий запах свечного воска…

…измученная, уже засыпая, она опять почувствовала холод пристального взгляда на спине. Этот оценивающий взор ползал по её ногам, потом поднялся к бедру, пытаясь забраться под юбку… он был груб, как пьяный, страшный в своей силе, незнакомый и равнодушно-жестокий насильник.