Кроме не то призраков, не то наваждений в тумане…

— В этом деле я, конечно, не силён… — пробормотал Илья, разглядывая тяжёлый карабин «Сайга». — Экая дура. А пистолеты здесь газовые… и пневматика, судя по этикеткам. Толку-то. Разве холостыми, а Саш? Сигнальные патроны, понимаешь? Хлоп и пук — один лишь звук. Хорошая фраза для рекламы. Дай-ка мне во-о-н ту штуку.

Карабин весил даже больше, чем Илья ожидал. Илья осторожно уселся на хлипкий стул за прилавком и поставил приклад на колено, задрав ствол в потолок. И что? Чего теперь с этой тяжестью делать?

Ага… патроны под прилавком, в коробках… хрен знает, подойдут ли? Чёрт, неловко с одной рукой-то…

— Илья, — неуверенно сказал Сашка, — можно мне?

— Что? Ах, это… бери, Сашка, бери. Тут патроны есть под прилавком, только я не знаю…

Илья не договорил. Сашка протиснулся рядом с ним, вытащил несколько коробок и бухнул их на прилавок.

— Сашка… — невольно отодвинулся Илья. — Ты это… поаккуратнее с патронами.

Сашка не ответил. Он снял со стенда несколько охотничьих ружей и принялся их осматривать. Он переламывал стволы и смотрел сквозь ствол, быстро и ловко проделывал какие-то непонятные манипуляции — видимо проверял качество. Щёлкал курками, откладывал ружьё в сторону и брал другое. Одно, похоже, приглянулось ему больше других. Он взвесил его на руке, выхватил из коробки несколько патронов и вогнал в казённик.

— Проверить надо, Илья, — застенчиво сказал он.

Илья во все глаза смотрел на Сашку. В полумраке неверного света свечей, в скрадывающих детали одежды пятнах маскировки, Сашка выглядел голодным демоном, дорвавшимся до оружия. Илья чувствовал, что если сейчас Сашке дать в руки автомат, тот разберёт и соберёт его такими же ловкими, почти небрежными движениями, набьёт рожок патронами, установит прицел… в общем, проделает всё, что необходимо, перекрыв общевойсковые нормы… или как там это в армии называется.

Сам Илья к оружию относился плохо. Двоюродного брата Равиля в конце 60-х одноклассник пристрелил из старенького, но надёжного охотничьего ружья. Нечаянно, конечно, ведь всей их компании было по 16 лет и ничем особо хулиганистым они у себя в школе не выделялись. В лес с утра прогуляться пошли, прихватив у дядьки Шамиля централочку с одним-единственным патроном. Уже и домой собирались, покуролесив и распив бутылочку дешёвого портвейна. Уже и свежие иголочки кедра в карман сунули, чтобы у дома пожевать — отбить запах спиртного и табака; уже были в пяти минутах ходьбы от крайнего дома ПГТ Синячихи… как увидели на верхушке кедра ворону.

Ну, мол, блядство — то ни одной не было, пальнуть не в кого, а то — в двух шагах от дома, зараза, рассиживается! Пальнули бы, конечно… но дом-то, вон он, неподалёку! Услышат, хватятся, сопоставят, ствол понюхают — а там и ремнём. Дядя Шамиль на расправу скор. Не разберёт, свой или чужой. А он как раз со смены вернулся, со стройки, — финны тогда у нас фанерный комбинат строили, — так, наверное, как всегда, с устатку, пока сто грамм не выпил, надерёт задницы так, что мало не покажется!

Вот и решили птицу просто попугать. Ворона — животное, хоть и хитрое, но… «нет таких крепостей, каких не могли бы взять большевики». Но ворона, сволочь, сидит и не шелохнётся. И целились в неё, — а этого обычно вороны не любят, — и кедровыми шишками, и камнями кидали… да высоко сидит, не докинешь! С досады спортивный азарт разобрал — ты у нас всё-таки полетишь, собака чернозадая! Ну, и стали по кедровому стволу колотить.

Добро бы, взял дружок централочку в руки, как положено, а то он на уровне пояса, не поднимая, прикладом двинул…

И ушёл весь заряд Равилю в живот. Добро бы дробь… да оказалось — жакан.

Отец из Синячихи с похорон вернулся, выпил водки, позвал всех сыновей, — Ильи тогда ещё не было, — мать на руках Вовку вынесла, взял свою двустволку, положил её на старинную, прадеда ещё, наковальню и молотом — шарах!

А патроны в сортир высыпал. Надо кому — ковыряйся в говне, собирай. И с той поры ни охоту не любил, ни оружие.

Илья эту историю с пелёнок слышал. Да и дед его, старый танкист — от Киева до Праги, через Берлин; в танке три раза горел, полтуловища бугристой коркой ожогов затянуто, — терпеть не мог, когда внуки во дворе дома игры «в войнушку» затевали. «Вы бы ещё в мясозаготовки поиграли, — пыхтел, бывало. — Вот один к одному — война!»

Сам он, как с войны в 1947 году вернулся, так шмон и провёл у сыновей. Тогда на Урал, в частности в Алапаевск, с битой техникой эшелоны за эшелонами шли. Отец говорил, что и танки шли, и самолёты, и орудия всех калибров. Но не сразу же всё в мартен отправлялось — ещё и порезать надо! Вот и тянулись многокилометровые свалки всякого военного железа, ожидающего, когда придут вымотанные бабоньки с ацетиленовыми горелками. Сторожа вдоль редкой проволоки бродили.

Однако за всем не усмотришь! И было у деда, — тогда ещё пацана, — две немецких винтовки, несколько пистолетов, от «вальтера» до «парабеллума», а также запас патронов и небольших снарядиков всех мастей и неизвестного назначения.

Дед весь этот запас вычислил, сыновьям наподдавал, да и дочкам тоже подзатыльника отвесил — на всякий случай… и разбил на той же самой наковальне весь арсенал. Кроме патронов и снарядов, естественно. Те он просто в болото покидал.

Надо же… как истории, рассказанные в детстве, через всю твою жизнь тянутся…

Под утро ей приснился сон…

Большая рыжая сука вылизывала своих щенков. Они только что отвалились от неё — сытые, с набухшими животами. Её сосцы были ещё влажными, горячими и душистыми. Полуслепые комочки тихо пищали сквозь сон. От них пахло молоком, шерстью… беспомощностью.

Вдруг сука подняла голову — она увидела кого-то там, за гранью сна. Реального, чужого, полного угрозы и злого любопытства. Оскалилась, обнажив розовые десны и желтоватые острые клыки. В горле зарождалось глухое рычание.

Внезапно всё исчезло. Сука зевнула и, положив голову на передние лапы, задремала.

Анна проснулась, но продолжала лежать с закрытыми глазами. «Интересно, мне это всё приснилось… или?..»

Конечно же «или». На кухне, маленькими глоточками прихлёбывая сок и грызя галетное печенье, Анна смотрела в окно — Московская улица по-прежнему была затянута желтовато-серым туманом, сквозь который просвечивал солнечный свет. Это утро, утро следующего дня… или после следующего… или предыдущего… Кто теперь разберёт? Да и есть ли тут кто-нибудь ещё, кто захочет разбираться, есть ли тут вообще кто-нибудь, такой же потерянный… здесь?..

Ей вдруг пришло в голову, что все эти короли и императоры говорили о себе «мы» исходя

из одной простой причины — они боялись одиночества! «Господи… мы — это всё же — «за компанию». А вот Я — это означает одна. ОДНА!!! И разбираться придётся со всей этой ерундой самостоятельно, голубушка!»

Мысли работали одновременно в двух направлениях: «здесь» и «там».

Там остался Вовка. Сын…

Совсем взрослый стал. Институт оставил после третьего курса. Свидетельство о неоконченном высшем образовании получил, и… «Всегда успею — потом заочно и платно». Зарабатывает уже неплохо. Скоро съедет на квартиру, наверное. Парню хочется самостоятельности. Это нормально. Анна не считала себя в праве привязывать сына к своему подолу, так же как и не разрешала себе вмешиваться в его частную жизнь. Отношения сына и матери были товарищеские, но пронизанные взаимной нежностью и пониманием…были… были… «Где теперь он… или где я? Нет, об этом лучше не думать… иначе можно просто свихнуться.

Безумная женщина в задубевшем в первый же день сумасшествия белье, пускающая слюни и хохочущая (плачущая?) в огромном городе, где недавно толпилось более полутора миллионов человек… это… это же… Ёлки-зелёные! Не дождётесь!»