Супругов Сен-Обэн разместили в большой комнате в которой стояла задрапированная бархатным пологом кровать. Изголовье ее и шесты для балдахина были изукрашены золотыми свитками. Раскладные кровати для слуг, которым также предстояло спать в этой комнате, уже были сложены у стен. Ночью их разберут. Уединение господам обеспечивали плотные красные занавеси, окружающие кровать.

Нортемпстон радушно приветствовал их, когда они вошли в вестибюль, заслышав сзывающий гостей колокол. Граф спросил, понравилось ли поместье супруги Роберту, поинтересовался их здоровьем и поздравил с рождением первенца.

– Вы должны непременно посетить меня в моих покоях, – пригласил он. – Я пошлю за вами, скажем, завтра, перед ужином. Как ты смотришь на это, Роберт? – И, заметив согласный кивок Роберта, засмеялся. – Да не забудьте принести сынка. Я жду не дождусь встречи со своим тезкой.

Затем он представил их герцогу и герцогине и другим именитым гостям. Джон Гонтский помнил Роберта как своего товарища по оружию. Они вместе сражались в нескольких баталиях, чаще всего в Наджере и Кастилии – там, где впервые зародились семена амбиций Джона, возжелавшего стать королем.

Подобно прочим дамам, приглашенным на столь блестящий праздник, Дженевра надела на себя все свои украшения: и те, что она унаследовала от матери, и те, что ей подарил Роберт, – фамильные драгоценности Сен-Обэнов. Ради такого случая супруги облачились в новые роскошные туалеты.

На Дженевре было облегающее платье из зеленого шелка, а поверх него плотная, бронзового цвета накидка, переплетенная золотыми нитями. На груди распростер крылья золотой орел, и такой же орел украшал длинный шлейф, который шуршал по коврам при каждом ее движении.

Когда ей приходилось приподнимать юбки, самоцветы, которыми были расшиты ее туфли, сверкали при каждом шаге. Прическа, с помощью проволоки сооруженная в форме сердца, была украшена золотыми нитями, на лбу сияло множество драгоценных камней, мочки ушей распухли от тяжелых серег.

В соответствии со своим сдержанным характером, Роберт свел количество драгоценностей на своей одежде к минимуму – прикрепил брошь к плиссированной шляпе, надел несколько колец и украшенный драгоценными камнями пояс. Кроме того, на нем был дорогой камзол из черной парчи с золотыми нитями и гроздьями нашитыми жемчужинами.

Но даже ему пришлось надеть туфли с драгоценными камнями. Рукоятка его кинжала была богато отделана и инкрустирована кабошонами[8] и геммами, которые так и сверкали, едва он брал кинжал в руки. «В такой компании внешности нужно уделять особое внимание. Здесь надо продемонстрировать свое богатство, поскольку от этого зависят могущество и власть».

В присутствии столь высокотитулованных гостей Сен-Обэнам полагалось не самое почетное место. Они сидели не на возвышении, а в зале, вместе с другими приглашенными такого ранга. Дженевра с облегчением заметила, что ее тети и дяди не было – то ли сами не приехали, то ли их не пригласили.

С того места, где сидела, Дженевра хорошо видела графа Нортемпстона и его почетных гостей. Герцог и герцогиня восседали на тронах. Лорд Уильям большую часть времени был занят разговором с Ланкастером. Дженевра не могла не восхищаться уверенностью, с которой граф обращался к своему высокородному гостю.

Однако она с сожалением отметила, что граф постарел за те семнадцать месяцев, что она его не видела. Значит, так и не оправился от тяжкого удара судьбы. Потерять всех наследников разом!

Дженевра заметила, что и граф частенько посматривает в ее сторону, отвлекаясь от важных разговоров. Вероятно, его интересовало, удачным ли оказался устроенный им брак.

Она подумала, что если судить беспристрастно, то их брак с Робертом ничем не хуже других, а был бы гораздо лучше, если бы им не мешало прошлое. Оно было у обоих. Говоря по правде, ее прошлое тоже отбрасывало ощутимую тень на их супружество. Роберт, разумеется, не попрекал ее незаконным рождением, но помнил об этом.

Яблоко от яблони недалеко падает – так рассуждают люди. Будь она законной дочерью знатного аристократа, муж не посмел бы усомниться в ее невинности. Но он сомневается до сих пор, отравляя жизнь и себе, и ей. Да, безоблачным их счастье не назовешь.

Часы шли, а празднику было не видно конца. Становилось жарко, и от дыма в воздухе витал туман. Смех зазвучал громче, гости начали вести себя развязнее. Роберт наслаждался хорошей едой, но пил в меру. Дженевра поблагодарила судьбу, что муж ее никогда не напивался до бесчувствия. На пирах он посвящал себя беседам. Вот и сейчас после изнурительного обсуждения с соседом по столу плачевного состояния монархии Роберт перешел на тему повеселее – турниры. Супруг даже не заметил, когда Дженевра удалилась в свою комнату на покой.

Верный своему обещанию, Нортемпстон на следующий день прислал за ними пажа. Уилла принесла нянюшка, но, как только младенец оказался в руках графа, тот велел девушке подождать за дверью.

Уилл тут же начал протестовать – он привык к уютным рукам няни и не собирался расставаться с ними. Обеспокоенная Дженевра подошла, чтобы забрать его, но граф, смеясь, отмахнулся от нее и уселся вместе с Уиллом в резное дубовое кресло.

Дженевра таким образом получила молчаливое указание присесть рядом на табурет. Она никогда не видела Нортемпстона таким довольным и веселым. Здесь, в своих покоях и среди своих людей, он, казалось, сбросил с себя все остатки чопорности, предписываемой высоким положением.

– Ну, ну, паренек! – подбадривал он Уилла. – Покажи-ка нам, какие у тебя сильные легкие. Они стоят твоего наследства. Твой голос наверняка перекроет любое поле битвы!

– Может, я возьму его, милорд? – спросила Дженевра, опасаясь, что, несмотря на внешнюю доброжелательность, граф может рассердиться на исходившего визгом краснолицего младенца. К тому же ей припомнилась репутация Нортемпстона – он слыл родителем суровым.

Однако граф не отдавал Уилла. Он покачивал его, бормоча какие-то ласковые слова, и – о чудо! – ребенок перестал плакать. Сначала он начал тихонько икать, а потом и вовсе затих. К облегчению Дженевры, малыш успокоился и даже осмелел – широко улыбнулся липким от слюней ротиком и вцепился в сверкающую брошь, пристегнутую к камзолу его светлости.

И тогда-то Дженевра уловила исполненный нежности и сожаления взгляд графа. Ей припомнился вчерашний разговор, который завел с ней Роберт, вернувшийся с праздничной трапезы.

– Горе не ожесточило графа, – сказал муж, забираясь в кровать. – Он стал более милосердным. А вот с сыновьями он обращался плохо, даже я это замечал. Не давал им никакой воли и не спускал никакой вины. И вот теперь они мертвы, а он остался один, без детей и внуков. Может, – предположил Роберт, – из-за этого граф сделался опекуном твоего монастыря. Чтобы искупить свой грех перед Господом, который жестоко наказал его.

– Однако многие в его положении считают суровость к детям обязательной, и никто их за это не наказывает, – возразила Дженевра.

– Разве нет? Ты думаешь, лорд Уильям – единственный аристократ, лишенный потомков, которые увековечили бы его имя? Многие полагают, что чума посылается Богом в наказание за грехи людей.

– Может быть, – сказала Дженевра. – Но если это так, то наказание настигает всех – И плохих, и хороших, а это несправедливо.

Роберт наклонился и поцеловал ее.

– Будь осторожна, дорогая, иначе тебя сочтут еретичкой.

– А ты тоже сочтешь?

– Нет, жена. Я понимаю, что это твой пытливый ум пытается разрешить трудные вопросы. Но если ты еретичка, тогда и я тоже еретик.

Он снова поцеловал ее, а потом отвернулся и заснул. И вот сейчас, глядя на человека, державшего на руках ее сына, Дженевра испытывала грусть за злополучного отца, сурового, но по-своему любившего своих детей и, по ее мнению, наказанного несправедливо.

– Ну, Роберт, – произнес граф, вдоволь позабавившись с младенцем, которому, казалось, очень понравилось сидеть у старика на руках, – у тебя теперь есть прекрасный сын и наследник. Я еще раз поздравляю тебя.