Наконец машина вырвалась за город, быстро проскочила затоптанный, выгоревший лужок и легко, ласково шурша по преждевременно, от зноя, опавшей листве, въехала в чахлый, скудный лесок. Вскоре повеяло сыростью, пряным, сладковатым запахом болотистых низин, сквозь ветки деревьев сверкнуло матовое стекло воды, и синяя, приколоченная к сухой осине вывеска известила путников, что перед ними – владения базы № 1, принадлежащей обществу «Рыболов-спортсмен». Дорога пошла берегом, у самой воды, и тут замелькало такое несметное количество табличек и вывесок, что только читай! Чего тут только не было понаписано: и предупреждение мотористам об умеренной скорости, и тщетные призывы не загрязнять лес, и обозначения лодочных причалов, и что-то насчет соблюдения тишины, но главное – многое множество каких-то номеров: на берегу, на стенах игрушечных домиков, на лодках и даже на специальных столбиках посредине реки; цифры мелькали, громоздились друг на друга, таращились нахально, из-за синих и желтых табличек не было видно ни леса, ни реки, и как-то так ухитрились сделать рыболовы-спортсмены, что кусочек довольно живописной природы превратился у них как бы в разграфленную и пронумерованную бухгалтерскую ведомость, от которой веяло такой непроходимой конторской скукой, что свежему человеку прямо-таки не по себе становилось при виде столь любовно и тщательно проинвентаризованного пейзажа.

Подле крайних домиков машина остановилась. Максим Петрович разбудил милиционера и, велев ему следовать за ним на некотором расстоянии, не спеша, гуляющей походкой зашагал в поселок.

На реке, словно приклеенные, сидели в лодочках рыболовы, каждый у своего номерка. Несмотря на довольно ранний час, где-то во всю глотку ревела радиола («Я в Рио-де-Жэнейро приехал на карнавал…», – каким-то кривляющимся, не русским говорком выводил безголосый певец); между кустов бродила чудная бородатая старуха, кряхтя и бормоча, нагибалась, что-то собирала. Максим Петрович сперва подумал – грибы, и удивился, что их можно найти на этаком многолюдстве, но, когда подошел ближе, стало видно, что старуха собирает в кустах порожние бутылки. Максим Петрович спросил у нее, где живет Касьян Матвеич, но она повернулась спиной и, не промолвив ни слова, скрылась в зарослях орешника и крапивы, словно ушла под землю.

– Да вы с ней напрасно разговариваете, – появляясь на пороге фанерного скворечника, сказал седоватый гражданин в белой сетчатой майке и широченных штанах, заправленных в колоколоподобные рыбацкие сапоги. – С ней говорить – что мертвому припарки ставить, глухая, как задница, извините за выражение… Вы, верно, ищете кого-нибудь?

Максим Петрович сказал.

– А, это в двух шагах, вот – направо и третий флигарь, номер шашнадцать. Но знаете ли, – добавил словоохотливый туземец, видимо принимая Максима Петровича за рыболова, – с клёвом, знаете ли, беда, нипочем не берет, к непогоде, что ли, или от жары… Вот нынче, слава богу, к утру похолодало, может, начнется…

Максим Петрович поблагодарил и пошел искать «шашнадцатый флигарь». В своем дешевеньком костюмчике, в легкой соломенной шляпенке, он и верно походил на этакого невинного пенсионера-любителя, и это было очень хорошо. Он потому и милиционеру велел приотстать, чтобы не привлекать особенного внимания.

Номер «шашнадцатый» стоял у самой воды, на четырех сваях, словно сказочная ведьмина избушка; восемь дощатых ступенек круто вели вверх, к двери; чуть ближе к лесу, в кустах черемухи, приютился самодельный столик с двумя скамейками. Максим Петрович подождал милиционера, молча глазами указал на скамейки. Тот понял, кивнул головой, сел, расстегнул кобуру. Щетинин поднялся по ступенькам и деликатнейше постучался в дверь. Никто не ответил. Он прислушался: изнутри доносился приглушенный могучий храп. «Ну-ка, господи благослови», – пробормотал Максим Петрович и, легонько толкнув дверь, шагнул в домик. Прямо перед ним на голом полосатом матраце, раскинувшись в богатырском сне, лежал жирный Эдуард. Он спал на животе, одетый, как был вечером в ресторане; помятые брюки задрались до колен, обнажив толстые ноги; космы грязно-русых волос ярким пятном выделялись на черноте засаленной подушки.

– Эй, Эдуард! – довольно бесцеремонно, носком ботинка толкнул его Максим Петрович. – Вставай, парень, хватит разлеживаться!

Мотая головой спросонья, Эдуард вскочил, дико глядя на Щетинина, видимо ничего не соображая.

– Пошли, пошли, дело есть, – спокойно, не повышая голоса, сказал Максим Петрович, жестом приглашая жирного следовать за собой.

– Какое еще дело? – сердито пробурчал Эдуард, протирая кулаками глаза. – Поспать не дадут… Ты, дедок, от Кардинала, что ли?

– Да а то от кого же, – кивнул Максим Петрович. – Что, перебрал, видно, вчера? Головка вава?

– Было дело, – зевая во всю пасть, промямлил Эдуард. – А чего ж Кардинал сам-то не приехал?

– Об чем и разговор, – сказал Максим Петрович. – Взяли ночью Кардинала-то…

– Иди ты! – мгновенно приходя в себя, вскочил Эдуард.

– Кроме шуток, – вздохнул Максим Петрович, – погорел малый.

– А шмотки? – насторожился жирный.

Игра заходила слишком далеко, продолжать ее становилось трудно да едва ли имело смысл.

– За шмотки не беспокойся, – выходя наружу, сказал Максим Петрович, – шмотки дело десятое. Давай, парень, не тяни, поехали, а то досидишься тут с тобой…

Окончательно сбитый с толку Эдуард, лишь заметив милиционера, понял, что влип. Пытаться бежать было невозможно. Он усмехнулся и, пробормотав: «Вот суки!» – послушно поплелся за Щетининым.

– Потеха! – сказал он, уже садясь в машину. – Всех оперов в рыло помню, а откудова ты, дед, такой взялся, что я тебя не знаю?

– Будем знакомы, значит, – рассмеялся Максим Петрович. – А Тоська-то – как бы не померла, между прочим, – помолчав, обернулся он к Эдуарду, когда машина, выбравшись из леса, шибко покатила по лугу.

– Тоську еще какую-то шьете, – лениво, вяло проворчал жирный, мягко покачиваясь на заднем сиденье, всем своим видом показывая, что хочет спать и что «на пушку» его не возьмешь.

– Артист! – Максим Петрович пристально поглядел на Эдуарда. Но тот дремал, вернее сказать, делал вид, что дремлет, и ни одна черточка на его красивом, несколько одутловатом лице не дрогнула, не изменилась.

«Ну что ж, играй, играй, – устало подумал Максим Петрович, – надолго ль только тебя хватит… А про Кардинала какого-то и про шмотки все-таки сболтнул спросонья – и на том спасибо…»

Его самого клонило в сон, глаза слипались, укачивала езда – ровное, мерное урчание мотора, нагретый воздух в машине, мягко колеблющееся сиденье. Ужасно не хотелось приниматься за допрос, все мысли стремились к уютной комнатке приятеля, где вчера он с дороги не успел даже путем отдохнуть, где ему был отведен огромный старый диван с ковровой пестрой обивкой… Максим Петрович представил себе, как славно сейчас было бы лечь, с наслаждением вытянуть усталые, натруженные ноги, вдохнуть сладковатый запах слежавшейся диванной пыли, прислушаться к мирному, печальному перезвону продавленных пружин… Все ниже, все беспомощнее склонялась на грудь отуманенная дремотой голова, пока мягкий толчок не вывел из сонного оцепенения. Максим Петрович встрепенулся, открыл глаза: машина стояла у подъезда райотдела.

Щетинин вздохнул и, велев милиционеру отвести Эдуарда в кабинет начальника, пошел умываться во двор, где шумно, толстой сверкающей струей хлестала вода из поломанной водоразборной колонки.