Над крышей грохнуло посильнее. Одна из служанок с испуга пролила вино на пол. Другая бросилась подтирать его подолом своей столы. Но сам симпосий все еще вел себя достойно. Приободрился и я: грозы я, что ли, не видел?!

Вино вдруг так сильно ударило мне в голову, что я начал размышлять над концепцией времени. И следующая темпоральная картина мира возникла перед моим мысленным взором. Будущее не менее реально, чем настоящее, но оно впереди, оно лишь со временем раскрывается человеку, хотя богам оно видно и сейчас. Человеку из времени не видно, что находится за временным горизонтом настоящего, а богу “сверху” из вне-времени, из вечности (ведь боги бессмертны) все время видно целиком, сразу. Но в состоянии транса или экстаза будущее могут узреть и различные прорицатели, оракулы, пифии, мантики, даймонии, как у Сократа. Значит, можно говорить о без-умно постигаемом мире, который четко локализован во времени, — это мир будущего. Бог или оракул могут раскрыть, что день грядущий мне готовит, но это мало что изменит в распорядке моих действий. Все происходит с железной необходимостью. Распорядок времени остается неизменным. Он под охраной судьбы и рока, а нарушивших его ждет месть Эринний. Вот Ахиллес узнаёт, что в грядущем бою его ждет смерть, но он не пытается что-нибудь изменить, понимая, что фактически его завтрашняя смерть не просто будет, она уже есть, но не сегодня, а завтра.

Значит, время выступает как бы в двух ипостасях: взгляд на время из временного мира дает нам лишь модель динамического времени, которое течет из прошлого через настоящее в будущее, определяя череду возникновений и уничтожений, а взгляд на время из вневременного мира дает нам статическую “пространственно-подобную” модель времени, в которой можно единым взглядом охватить целиком прошлое, настоящее и будущее. Собственно, в статической модели подобное членение теряет смысл — целокупный мир дан весь и сразу.

Судьба, то есть необходимость, и время выступают как две стороны одной монеты и сообща задают организацию изменяющегося мира.

Тут я покачнулся и упал в бассейн, всеми силами стремясь к надписи на его дне: “Любовь прекрасна”. Я еще иногда непроизвольно всплывал, слыша крики и советы переполошенных гостей.

Сократ сказал:

— Вот ты, Фалес, когда упал в колодец, засмотревшись на звезды, то что услышал от бога?

— Не знаю, что говорили тогда боги, а служанка моя долго хохотала, приговаривая: звезды изучает, а что под ногами — не видит!

— Ну, тогда и этот выплывет. Ведь он же глобальный человек…

Я плыл, выбиваясь из сил и уже понимая, что если Океан бесконечен, то мне не добраться до берега. Или еще проще: впереди вообще нет никакого берега. И мне, смертному, не стоило бы начинать соревнование с богами. Но и вернуться к знакомому берегу сил у меня тоже уже недоставало.

Океан был могучим, глубоким и вместе с тем спокойным водным потоком, обтекающим всю Землю. В него опускались вечером и из него вставали утром Солнце, Луна и звезды. Он не имел ни начала, ни конца, ибо сам из себя зарождался и в себя же вливался. Океан опоясывал всю Землю. Я припомнил, что у Океана было несколько тысяч дочерей — рек и несколько тысяч сыновей — ручьев и родников. Все они разбежались по свету, облюбовали различные края и воцарились богами в тамошних водах. А подземные источники связывали их с отцом-Океаном.

Огромный, могучий Тритон — наполовину человек, наполовину рыба — медленно проплыл мимо меня на своей колеснице, запряженной дивными конями с золотыми гривами. Серебряный трезубец, похожий на трезубец его отца Посейдона, спокойно прислонился к его плечу, покрытому морскими улитками. Он тихо трубил в свою звонкую трубу из огромной раковины, успокаивая волны.

Беспощадное солнце над головой, бездонная глубина подо мной. Смысла не было ни в одном из моих действий, впрочем, как и в бездействии. И пока я размышлял над этой проблемой, что-то выпихнуло меня из воды. От неожиданности я потерял ход своих никому уже не нужных мыслей и инстинктивно схватился за упругий клин, возникший перед моим лицом. Это был спинной плавник дельфина. Его нельзя было спутать ни с одним другим плавником. Серый Бим — Белое Брюхо, самец-белобочка, развернул меня и понесся к невидимому берегу.

Я произвел мгновенный анализ воды: морская, слегка загрязненная илом, но без всяких ядовитых добавок, первозданная, можно сказать. Глубина не определялась. Причем, дело даже было не в том, что глубина эта была огромной, а просто неопределенной и все. На горизонте уже вырисовывался скалистый берег. Воздух пах морем и был насыщен какими-то очаровательными запахами.

Я возжелал посмотреть на всю эту красоту с высоты птичьего полета и увидел общую панораму мира. Посреди Океана находился материк, не очень, правда, большой, стадиев этак тысяч десять в диаметре. А вокруг него была эта самая вода. И в середине самого материка была большая выемка, тоже заполненная водой — Срединное Сибирское море.

Минут через десять мы с Бимом приблизились к какому-то бую с вымпелом, развевающимся на ветру, обошли вокруг него. Я разобрал надпись на вымпеле: “Река Океан”. Течение здесь действительно было сильное, но Бим шутя справлялся с ним. Вот уже и скалы начали расти, на глазах превращаясь в огромные каменные столбы. Вот уже и надпись на очередном указателе можно было рассмотреть: “Геракловы столпы”. Вот уже и дельфин подплыл к каменистому берегу, а сам я, отдуваясь и кряхтя, полез наверх. Я вскарабкался на скалу и увидел перед собой качка, культуриста какого-то. Тот равнодушно посмотрел на меня и ничего не сказал. Руки его были подняты вверх и ими он поддерживал небо.

— Атлант? — спросил я.

— Ну, Атлант. Тебе-то что? — ответил культурист.

— Держишь? — поинтересовался я.

— Держу. Тебе-то какое дело? — начал психовать качок, и небо слегка задрожало.

— Да нету мне дела, нету! — успокоил я его.

— Тогда катись! — посоветовал он.

— Устал ведь, поди. Отдохнул бы.

— С вами тут отдохнешь, — вздохнул Атлант.

Огромный морской титан Атлант держал на своих могучих плечах небесный свод. Весь его облик — мокрый от пота лоб, всклокоченная борода, напрягшиеся жилы — говорил о том, сколь тяжела его ноша.

Да, нелегко ему, подумал я, а вслух сказал:

— Послушай, дедушка! Давай я взвалю на себя твою ношу. А ты пока сходишь на базар за золотыми яблоками Гесперид.

Атлант, было, обрадовался, но тут же и снова посуровел:

— Кислы они еще, — сказал он. — А ты, случайно, не Геракл?

— Нет, я просто глобальный человек.

— Раз человек, значит, все равно обманешь.

— Обману, конечно, — согласился я. — Куда уж тут денешься…

— Все вы такие, — печально сказал Атлант и небрежно сплюнул через Обскую губу. — Катись, однако…

Я скатился со скалы, нырнул в воду, всплыл, ухватился руками за упругий плавник Бима, да и вовремя, потому что все вокруг исчезло. Беспредельное и бескачественное нечто простиралось вокруг. Не было ни воды, ни света, ни тьмы, вообще ничего не было. И это ничто не обладало никакими качествами и свойствами.