— Апейрон! — крикнул я сам себе, чтобы удостовериться, что хотя бы я сам существую.

— Ага, — отозвалось что-то бескачественное. И тут на некотором отдалении от меня возник тимпан, барабан, то есть. Он висел в пустоте, ничем не поддерживаемый. Высота его была примерно в одну треть от диаметра. Вдруг возникли какие-то колеса, так что барабан оказался как бы охваченным ими. Колеса завертелись вокруг тимпана, в них прорезались округлые отверстия, из которых полился свет, похожий на солнечный, лунный и звездный, из каждого колеса свой.

— Космос! — радостно крикнул я. — Порядок! Красота!

Некоторое время все вокруг еще трансформировалось. Возникали какие-то блины, лепешки, ядра, шары. Но я уже не обращал на это внимания.

А тут и Океан снова образовался. Я, по-прежнему, держался за спинной плавник Бима. Надо мной простиралось черное небо с тысячами, миллионами, а может быть, и миллиардами звезд. Солнце уже скрылось за горизонтом и сейчас купалось в чистых водах Океана, смывая с себя насевшую за день пыль.

Бим стремительно рассекал воду, а я лежал у него на спине и восхищался мирозданием.

С Бимом я познакомился давно, еще, когда работал в дельфинарии, расположенном рядом с Себастополисом, на самой западной оконечности Нарымского полуострова, в Гагачьей бухте. Работа эта привалила внезапно и я долго не верил, что мне придется близко познакомиться с дельфинами. Я их раньше и видел-то только в фантастических кинофильмах. Полгода мы разрабатывали ультразвуковую аппаратуру, с помощью которой должны были раскрыть мистическую тайну Орфея. И вот прибыли в Себастополис — морскую базу боевых триер Сибирских эллинов. Гостиницы по поводу лета, конечно, были все забиты туристами. Кое-как мы нашли приют в частном доме кормчего с минного тральщика — небольшой домик-сарайчик, правда с чистыми постелями. Во дворе вились виноградные лозы, но до сбора урожая было еще далеко. Стояла жаркая сухая погода. Где-то горели леса и торфяники, едкий дым иногда накрывал город, но все-таки чаще его сносило куда-то в сторону.

Нас было трое: я, заведующий лабораторией Запредельного Знания — Амфибрахий и Белерофонт — мой непосредственный начальник. Дельфинарий был засекречен и строго охранялся. И, видимо, поэтому о нем знал весь город. На следующее утро повозка, запряженная парой стареющих буйволов, доставила нас к военной заставе Гагачьей бухты. Проверка документов, снятие отпечатков пальцев и видеокарты радужной оболочки глаз, ознакомление с правилами поведения в дельфинарии и роспись об ответственности за разглашение государственной тайны, словом, два часа обычной процедуры при посещении любого оборонного предприятия сибирских эллинов, — и мы в дельфинарии. Их, вообще-то говоря здесь было несколько, но мы работали только в одном.

Огромное, с квадратный стадий пространство представляло собой сооружение на бетонных сваях, с мостками для прохода и размещения аппаратуры. Между сваями были натянуты сети, так что весь дельфинарий был разделен ими десятка на два вольер различной величины: длина некоторых была локтей сто тридцать- сто пятьдесят с шириной в сорок-пятьдесят, другие были не больше, чем двадцать на двадцать. Широкие мостки с высокими перилами, группы загорелых людей с разнообразной аппаратурой, голубовато-зеленоватая и очень прозрачная вода, беспощадное солнце и огромные пасти в воде. Сначала я почему-то видел только эти пасти. Мы шли с сопровождающим по мосткам, а в воде, насколько позволяли им вольеры, нас сопровождали эти пасти. Пасти размером с локоть, с сотней зубов величиной чуть меньше моего большого пальца на руке, острые белые пирамидки. Такие пасти могли запросто перекусить мне ногу возле бедра. Я в этом нисколько не сомневался. У меня захватило дух, и я со страхом смотрел на людей, плескавшихся в некоторых вольерах рядом с дельфинами. Но чуть только первый страх прошел, как я заметил, что все дельфины улыбаются. Или это странная, не совсем симметричная линия рта создавала такое впечатление. Они плыли за нами возле мостков, раскрывали свои чудовищные пасти, хитро посматривали на нас, улыбались, и я вдруг понял, что они про нас все знают.

Вольера с нашими дельфинами оказалась крайней, дальше было только беспредельное море с несколькими парусными кораблями на горизонте.

— Знакомьтесь, — сказал сопровождающий. — Дель и Фина. Отловлены с месяц назад. Совершенно дикие. К себе не подпускают. Но для ваших экспериментов сойдут.

Как-то очень уж пренебрежительно отозвался он о наших экспериментах, хотя суть их вряд ли знал. Не сказав больше ни слова, сопровождающий развернулся и ушел. А мои напарники начали немедленно раздеваться с явным намерением броситься в вольеру и незамедлительно познакомиться с дельфинами. Разделся и я, но меня к этому принудила жара, а не желание общаться с дикими дельфинами. Первым бросился в воду Амфибрахий, с шумом, брызгами, бессвязными воплями. Тут и самый близкий знакомый отшатнулся бы в недоумении и настороженности. И точно, дельфины отплыли к противоположной стороне вольеры и замерли, то опускаясь на два-три локтя под воду, то всплывая на поверхность и с шумом выдыхая и тут же молниеносно вдыхая воздух. Потом снова замирали. Амфибрахий некоторое время побултыхался в воде, потом начал вести себя более осмысленно, поплыл по направлению к дельфинам, но не спеша, осторожно. Дельфины не подпустили его к себе и отплыли в другой угол вольеры. Тут с диким воплем бросился в воду и Белерофонт, вынырнул и поплыл саженками. Этот-то и не стремился к немедленному знакомству, а просто наслаждался прохладной водой. Мне это показалось достойным подражания, и я тоже свалился в воду. Не нырнул, не бросился, а именно свалился. Так я потом и делал всегда. Сидишь, сидишь перед аппаратурой, жара, ни ветерка, а потом просто наклонишься вбок и свалишься в воду. Красота…

Со своими дельфинами мы так и не познакомились близко. Или еще не подошло время, или возраст их был уже таков, что они не могли привыкнуть к неволе. Простые команды они выполняли, но мы чувствовали, что они, все понимая, выполняют эти команды как бы из-под палки. А с Финой было еще тяжелее. Если Дель просто не признавал неволи, то Фина стремилась к самоубийству. Это мы поняли в первый же день, когда погрузили в воду гидрофон. Он болтался на семиметровом кабеле. И теперь основной целью жизни несчастной дельфинихи было стремление запутаться в кабеле на глубине, чтобы не успеть всплыть, когда потребуется сделать очередной выдох-вдох.

И однажды мы все-таки просмотрели, прозевали страшный момент. А когда обратили внимание, то Фина уже была мертва. Я никогда не думал раньше, что животные способны на самоубийство. Хотя, впрочем, дельфины ведь не были простыми животными. Даже люди, которые обучали их разным цирковым трюкам, назывались здесь не дрессировщиками, а тренерами. Мы отбуксировали Фину в море на лодке. И вокруг была тишина и спокойствие. Ни один дельфиний плавник не потревожил гладь моря, ни одна чайка не пролетела над нами. А когда мы отвязали Фину, тело ее, медленно покачиваясь, пошло ко дну. И я подумал, а смог бы поступить так я сам? И какой уровень неволи потребовался бы для этого?

А вечером мы втроем напились кислого неразбавленного вина, так, что почувствовали себя дурно, и это телесное страдание принесло нам некоторое душевное облегчение.

Постепенно мы осваивались в своем дельфинарии, заводили поверхностные знакомства с другими группами исследователей, рассматривали и оценивали аппаратуру, расспрашивали о поведении дельфинов. Оказалось, что были совершенно ручные и нисколько не боящиеся, дружелюбно относящиеся к людям дельфины. Особенно мы подружились с Бимом. Группа, которая работала с ним, на время уехала, и он оказался как бы не у дел. Зазывно разевал он свою пасть, когда кто-нибудь проходил мимо, радостно резвился, словом, проявлял полное и непреодолимое желание познакомиться хоть с кем-нибудь. Когда его хозяева еще были здесь, мы видели, как он с удовольствием катал их на своей спине. Причем, хозяева, видимо, были хорошими пловцами, потому что не успевали они вцепиться руками в его спинной плавник, как он начинал выписывать в трех измерениях своей вольеры замысловатые вензеля, утаскивая прилипших к его спине людей метров на семь-восемь в глубину. И было ясно, что удовольствие получают оба: и дельфин, и человек. Но мы-то не были такими опытными пловцами.