– Вид у тебя усталый, – сказала она.

Мать и отец навещали меня по очереди, поскольку не на кого было оставить больного дедушку. И всегда мы останавливались в одном и том же варшавском отеле. Вообще все наши ребята, когда к ним кто-нибудь приезжал оттуда, останавливались здесь. Это уже стало традицией.

К примеру, здесь встречался с братом Карлюкин. Сюда приезжали навестить Мутанта его мать и сестра. К Трояну и Малинскому регулярно наведывались жены, а к Бибе наезжал взрослый сын, который, кстати, обретался в одной из бригад Северной Померании. У тамошних бригад, правда, специфика работы была иной: они не вели открытых боевых действий, занимались больше рэкетом, контрабандой, квартирными кражами.

К Пригову в Варшаву приезжала бабушка. Сейчас она получила из нашей кассы десять тысяч баксов и сообщение о том, что больше ей в Польше встречаться не с кем.

Я смотрел на мать и представлял себе, как они с отцом получают десять тысяч баксов. Передо мной и раньше возникала подобная картина и всякий раз до боли сжималось сердце: ведь на десять тысяч баксов здорово не разгуляешься. Правда из того, что они получали от меня теперь, им удалось кое что отложить. И моей задачей было – продержаться как можно дольше.

Мы пошли в ресторан. Варшава матери не очень-то нравилась, поэтому перемещались мы по городу немного. И ресторан выбрали тот, что непосредственно примыкал к отелю.

Мать скупо рассказывала о том, что происходит у нас в Орле. Любая информация извне, впрочем, меня интересовала лишь с одной точки зрения: с ее помощью я пытался понять, не иссякнет ли в скором времени поток клиентов из России.

Мы уже вросли в нашу нынешнюю жизнь. Все те, кто промышлял здесь в бригадах. И мы вряд ли смогли бы существовать по иному. Пути назад, к нашему прошлому существованию, отрезаны. И если случится потоку клиентов иссякнуть, выход будет только один: повернуть оружие против поляков и приезжих с запада. И, разумеется, погибнуть. Ведь даже если нам удастся объединиться и кое как сдерживать польские силовые структуры, обязательно вмешается ООН, Европейское сообщество и НАТО, – и все, крышка…

Мать неплохо одета, и это меня радует. Первое время она патологически не могла тратить деньги на себя.

– У тебя усталый вид, – который раз сообщает мне она.

– Ничего, скоро пойду в отпуск. Съезжу отдохнуть куда-нибудь в Грецию или на Кипр. А может, заберусь еще подальше, где наших немного. Надоело.

– Наших теперь везде много, – говорит мать.

– Вроде бы на Антильских островах… – бормочу я.

Она на секунду задумывается, потом неуверенно произносит:

– Кюрасао.

– Вот-вот, – подхватываю. – Есть еще такой ликер – "Кюрасао".

Я рассчитываюсь, и мы возвращаемся в номер.

И тут она спрашивает о том, о чем раньше было говорить не принято:

– Тебе много приходится убивать? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? Я запаниковал. Я понимал, что они догадываются, но существовало негласное соглашение, даже табу…

– Знаешь, сейчас все выжить не могут, – слышу свой голос. – Существуют свои и существуют чужие…

Она улыбается какой-то отвлеченной улыбкой.

– Закон джунглей гласит… – произносит она. Потом с состраданием смотрит на меня и неожиданно добавляет: – Только не нужно так переживать. Коль скоро вышло, что всем на этом свете места не хватает… ! ! ! ! ! ! ! ! ! ! ! ! ! ! ! ! ! ! ! ! ! ! ! ! ! ! ! ! ! ! ! ! ! ! ! ! ! ! !

Внезапно чувствую, что у меня пересохло в глотке. Извлекаю из бара

КОНЬЯК

путешествует по кругу. Делаю жадный глоток и передаю бутылку дальше. Кровавая Мэри воркует по телефону со своим "поросенком".

Нас окружают деревья, одетые в грязные гимнастерки.

Пользуясь тем, что Карлюкин еще не совсем очухался и отлеживается в постели, я читаю книгу преимущественно на насыпи. Удовольствие при этом растягивается, и удается избежать ненавистного вопроса о том, жив ли еще Аль-Капоне.

Сейчас по ночам атакуем не только мы, но и заморозки, и мы стали прихватывать с собой больше горючего. Выходит так, что начатая бутылка еще движется по цепочке, а с краю уже откупоривают следующую.

Поезд. Карабкаемся по насыпи. Сегодня вагон нашего звена – ближайший к локомотиву. Взбираемся на подножку и Мутант отпирает дверь. Вперед протискивается Джопуа с газовым пистолетом и хитрым приспособлением для проникновения в купе. Клиенты начинают проявлять все большую изобретательность, и нам приходится в свою очередь ломать голову над тем, как до них добраться.

Пока мы справляемся. Пока мы держим руку на пульсе. Дверь в купе со скрипом отходит, и Зураб производит выстрел. Бежит дальше по вагону.

А Мутант тем временем застывает на месте. Мне непонятно, чем обусловлена заминка, и я слегка подталкиваю его, но в этот момент раздаются выстрелы. Волна огня отбрасывает Мутанта назад, а я делаю отчаянный прыжок, пытаясь достичь тамбура. Но возле туалета скользко, и я падаю на спину головой вперед. При этом вижу, что Зураб Джопуа лежит ничком в коридоре, отбросив одну ногу, а на него со стенки стекает его же собственная кровь. Из нескольких купе появляются фигуры в черном камуфляже, кроссовках "Найк" и противогазах на лицах. Командос Верлиоки!

Они меня бы тут же и оприходовали, но, когда я падал, заброшенный за спину автомат очень уж удачно развернулся и сейчас лежал вдоль моего тела дулом в их сторону. Я мигом поднял его одной рукой и пустил мощную струю огня вдоль коридора. Черные фигурки попадали, словно кегли в кегельбане. Но, оглушенный, я продолжал лежать, оценивая ситуацию. Вдруг из дальнего купе высунулась рука с автоматом и прямо над моей головой засвистели пули. В тамбуре замысловатой барабанной дробью заиграл рикошет. Потом из того же купе высунулся противогаз. Но судя по тому, как неестественно он высовывается, я понял, что головы в этом противогазе, к сожалению, нет. Прошла еще минута, и, наконец, показался чей-то лоб. Причем, лоб остался на двери в виде красного месива, а все остальное упало назад в купе. Я поднялся и, держа автомат наизготовку, проверил весь вагон. Дальнейших сюрпризов можно было не бояться.

Я выбрал два автомата с полными обоймами и осторожно соскользнул на насыпь. А здесь ребята в черном камуфляже добивали остатки нашей бригады, тех, кому удалось выбраться из вагонов. Противогазы они уже посбрасывали, чтобы не создавать себе лишних помех. Кое кто из наших делал попытку отойти к лесу.

Поскольку вся баталия разворачивалась справа от меня, я развернулся, и нажал на спусковые крючки обоих автоматов.

Поначалу они не могли понять, откуда огонь. А когда до них, наконец, дошло, что огонь фронтальный, было уже достаточно поздно. Некоторые, правда, пытались в меня стрелять, но тут внезапно сели на земле притворившиеся убитыми Малинский и Троян, и новая порция черных фигурок покатилась с насыпи.

Теперь пришла их очередь прятаться в вагоны.

Я присоединился к своим, споткнувшись между делом о безжизненное тело Глотченко, и мы принялись будто ненормальные садить по окнам. На насыпь хлынул стеклянный дождь. Мы все стреляли и стреляли, превращая поезд в гигантский дуршлаг, но тут неожиданно Троян рухнул. Я попытался выяснить, откуда опасность, однако успел получить пулю в плечо, прежде чем понял, что несколько головорезов Верлиоки забрались под вагоны и оттуда, из-за колес, ведут огонь.

– Отходим! – крикнул я Малинскому.

Мы скрылись за деревьями. Первым, кто встретился нам на пути, был Биба. Он пробовал ползти в сторону дороги. При этом двигал руками и ногами, будто черепаха, но оставался на одном и том же месте. Малинский наклонился, впился взглядом в рану на спине, и, не говоря ни слова, пустил ему пулю в затылок. А когда мы уже почти достигли дороги, нас обогнал новичок Карманов. Он прыгнул в первый же попавшийся "Мерседес", и больше мы его никогда не видели.

Мы с Малинским посмотрели друг на друга. Оба понимали, что бригады больше нет и возродить ее нам не под силу.