В начале прошлого столетия к оренбургской козе проявили интерес деловые люди за рубежом. Дороговизна товаров из козьего пуха побудила их создать по примеру оренбургского промысла свою пуховязальную промышленность.

Например, в 1824 году козий пух, закупленный в оренбургском крае, направляли для переработки во Францию, где фирма «Боднер» выпускала красивые шали под названием «каша». Фирма получала баснословную прибыль. Примерно в эти же годы английская фирма «Липнер» организовала крупное предприятие по выработке пуховых платков «под Оренбург».

Заготовка и перевозка пуха за тысячи километров обходилась заморским бизнесменам дороговато. И они нашли выход: зачем возить пух -лучше привезти коз. И вот оренбургских коз стали скупать и увозить в Англию, Францию, Южную Америку, Австралию...

Особую предприимчивость в этом деле проявили французы. В архивах Французского национального общества акклиматизации имеется документ, подтверждающий, что, по поручению французских предпринимателей, за кашмирскими козами в Россию отправился известный востоковед, преподаватель турецкого языка в Париже Жубер. В 1818 году он прибыл в Одессу и разузнал, что между Оренбургом и Астраханью живут казахские племена и держат пуховых коз — подлинных потомков кашмирских. Жубер внимательно исследовал пух оренбургской козы, убедился в его замечательных свойствах и закупил 1300 коз «кашмирок», как называли тогда породу за границей.

Эту огромную отару пригнали в Крым и на корабле отправили в Марсель. Долгое плавание в душных и тесных трюмах выдержали только четыреста коз. Однако французы горячо взялись за дело. За оренбургскими козами был налажен самый заботливый уход, их холили и берегли как уникальных заповедных животных.

Но, несмотря на все старания, козы стали безнадежно терять свои пуховые качества. И в течение нескольких лет превратились в обычных. Не прижились они и в Англии, и на прекрасных пастбищах Южной Америки.

И все наконец поняли: для созревания пуха нужны не только благодатные горные луга, но и особые климатические условия. Оренбургская коза лишь в Оренбуржье обретает свойства пуховой.

Иван Уханов

Эта повесть написана на документальном материале. Автор — известный спелеолог, вице-президент Всемирного общества спелеологов, исследовал многие пещеры мира. Записки о своих экспедициях он объединил в книгу «До свидания, Солнце». Предлагаемая читателям повесть входит в этот сборник.

В предрассветных сумерках мулы двигались мягко и тихо. Лишь время от времени стукнет по камню копыто, да скрипнет кожаная подпруга. Сидя на спине мула, Солецкий сонно покачивался, вслушиваясь в шелест листьев и чувствуя, как по ногам скользят ветки. На сероватом фоне неба темнели перистые кроны пальм, из мрака возникали их беловатые, словно мраморные, стволы, охватывали ездоков призрачной колоннадой и тут же тонули во тьме. Пальмовые рощи сменялись открытым пространством, где копыта мулов мягко шелестели в траве. Ехавший впереди проводник время от времени соскакивал с седла и шел, выискивая тропинку. Красным огоньком тлел конец его сигары. Тут и там, словно огромные зонты, маячили силуэты стручковых деревьев — фламбуанов. В глубине ночи неожиданно послышался глухой топот. Это убегали с дороги спугнутые приближением каравана зебу. Бежали они тяжело, раскачивая горбами и мотая огромными рогами. Но вот они скрылись где-то в кустарнике, и снова опустилась тишина. Опять стали слышны цикады и покрикивания маленькой совы туку-туку.

Небо на востоке уже наливалось стеклянной голубизной, предвестницей зари. Поднялся ветерок и принес аромат разогретой земли и растений. Над самым горизонтом повисло бледно-розовое облако...

Один из верховых хлестнул мула, и тот, цокая копытами, сравнялся с животным Солецкого.

— Доктор Риско, вы? — спросил фоторепортер.

— Я, — ответил верховой. — Хотел вас разбудить.

— Что вы, я и глаз не сомкнул.

— Проезжаем самое красивое место на Кубе, — Сьерра-де-лос-Органос, — проговорил доктор. — Органные горы.

— Горы? — удивился Солецкий. — Мы все время едем, как по столу!

— Увидите, когда взойдет солнце. Они уже всюду.

— Увидите и цвет земли, — обернулся проводник.

— Красная, как терракота, — добавил доктор.

— Мы выращиваем на ней табак, — пояснил проводник.

— Ну, вот! — заметил он что-то впереди. — Речка... Мы почти на месте.

Они въехали в глубь листвы; где-то внизу слышался тихий плеск воды. Влажные, холодные лапы листьев били ездоков по лицу, лианы цеплялись колючками за одежду и тащили назад. Вскоре копыта мулов зашлепали по мелководью. Караван пересек черный туннель с крышей из растений и взобрался на другой берег. Вьюки по бокам животных начали задевать за сухие побеги бамбука, заросли которого быстро поредели, и люди снова оказались на открытом пространстве.

С каждой минутой становилось светлее, лавины облаков на востоке зарделись красным. Над кронами деревьев обозначилась темная волнистая линия — хребты ближайшей цепи известняковых гигантов. Вскоре въехали в новую долину. Было уже достаточно светло, и стало видно плоское дно долины, а в глубине — вздымающуюся над кронами пальм и зонтами фламбуанов огромную плоскую стену, покрытую плотным кожухом растений.

— Моготе Вирхен. Девственная гора, — шепнул проводник. — Там, у подошвы обрыва, — указал он пальцем, — стоит домишко Рамона Эредиа, а неподалеку от него, из-под скал вытекает ручей. Вы действительно собираетесь туда пойти? — добавил он еще тише.

Доктор Риско молча кивнул.

— Вверх по течению? — допытывался проводник.

— Если не будет другой дороги, — ответил доктор. — Надо как-то проникнуть внутрь горы.

— У нас, — покачал головой проводник, — никто не пробовал. Понимаете, сеньор, там нечего искать...

— Но ведь если никто не был... — вставил Солецкий.

— Не смейтесь, сеньор. — Проводник вынул изо рта сигару. — В деревне говорят, будто слышно, как в пещере кто-то играет на гитаре. Подойдите тихо и встаньте в зарослях, там, где вытекает ручей. Кто-то одним пальцем трогает струны.

Первый луч солнца упал на вершину Моготе Вирхен. На фоне небесной голубизны обозначился зеленый край скалы, помеченный тонкими горными пальмочками. Ниже, в плотной гуще листьев, краснели стволы альмасиго, мастиковых деревьев, вцепившихся корнями в каменные полки.

— Сеньор, — продолжал проводник, — туда нельзя идти без оружия... — Он осекся, а увидев движение Солецкого, который положил руку на футляр фотокамеры, пожал плечами, стряхнул пепел с сигары и сказал: — От нее мало толку.

— А мне много и не надо, — ответил фоторепортер.

— Этих птиц, — заметил погруженный в свои мысли Риско, — на нашем острове еще не видел никто. И если они действительно прилетели, их надо искать в глубине пещеры...

— Не знаю, — сказал проводник, перебрасывая сигару из одного угла рта в другой. — Я привез вас на место, сеньоры, как вы хотели. Может, Рамон Эредиа знает больше... — Он с сомнением скривился, хлестнул мула и вернулся в голову маленького каравана, бормоча: — Птицы, в такой тьме?..

Солецкий заметил, как по лицу Риско скользнула улыбка.

— Много бы я дал, чтобы их найти.

Где-то сзади послышался громкий зевок. На последнем муле сидел человек в белой, доходящей до колен рубахе. Широкие поля сомбреро прикрывали его лицо, оставляя видимыми только черные усики.

— День добрый, сеньоры, — бросил он.

— Проснулся, Фернандо? — удивился доктор Риско.

— Чую запах свежего кофе.

— В таком-то безлюдье? — рассмеялся доктор. — Приснилось!

— В таких делах, сеньор, — сказал Фернандо, — я никогда не ошибаюсь. Взгляните...

Они подняли головы. Там, где плоское дно долины неожиданно вставало дыбом, переходя в известняковый обрыв Моготе Вирхен, над путаницей банановых листьев, которые раскачивались, тронутые слабым ветерком, вился голубоватый дымок. Под бананником стоял человек, внимательно глядевший на приближающийся караван.