-  Куда ты меня привел? У Надежды  все подруги такие?

 - Погоди, говорю, счас она марафет наведет, закачаешься.

И действительно, Коля, лишь увидев ее снова, закачался от предчувствия близкого удовольствия - подкрашенная в меру, в черном, облегающем платье, на прелестных туфельках на высоком каблучке она была весьма соблазнительна. Коле она понравилась - в магазине, куда мы зашли за шампанским и ликерами, он не скупился. Пошли к нему домой. Люда, его жена, жила у родителей - больному отцу нужен был уход. Бросили, что было, на стол и стали пить вплотную. Было много комплиментов, которые, видимо, нравились Тамаре, и ей хотелось еще. Поэтому, уступив нашим просьбам, она легко сбросила свое платье из Парижа и начала танцевать. Конечно, это был танец живота. Танцевала она удивительно выразительно. Она извивалась, ее стройный животик совершал в такт музыке живительные движения. Мы были в экстазе, мы пили и закусывали ее устами и маленькими розовыми сосками. Увел ее в спальню первым я. Но, обильные возлияния и волнительность ситуации не позволили мне достичь удовлетворения - ничего не получалось. В конце концов, совместными усилиями, мы вправили мой безжизненный член в ее жаркое влагалище и что-то перетекло в него (потом Фатима говорила Надежде, что это была не сперма, то есть я не кончил, а просто в нее пописал). Убитый горем я появился перед Колей и признался в неудаче. Учитывая мой промах, он предложил тайм-аут. Мы сели пить. Затем пошел он. Через некоторое время, я вошел в комнату и впервые в жизни увидел совокупляющихся. Это было занимательно. Коля, при моем появлении захихикал, Фатима замахала свободной рукой. Я ушел, оправдывая себя тем, что это была третья моя женщина, а у Коли - тридцатая. Через минуту вышли довольные. И тут зазвенел звонок. Коля запихнул нас в спальню, сам пошел открывать дверь. По голосу я понял, что пришла Люда, видимо, покормить мужа. Когда я сообщил об этом Тамаре, она захихикала, да так, чтобы слышала хозяйка квартиры. Хлопнула громко дверь. Коля поведал, что он сказал супруге, что это Белов с женой развлекаются в ее спальне, негде им, мол, больше. На минуту я взгрустнул, предугадывая последствия, но все прошло. Потом мы лежали втроем в постели, Тамара посередине, и ждали эрекции. Она не приходила, и было смешно. Наконец, ко мне пришло, и я начал перекатываться на нашу подружку. Коля, гад, сказал: Смотри-ка, у Белова стоит! Мы все заржали, и эрекция ушла безвозвратно.

Наутро мы решили прогуляться. Перед уходом Фатима стала одеваться - и первый же предмет туалета - шикарный, кружевной, черный бюстгальтер нас озадачил своим неизвестным местонахождением. Мы перерыли всю квартиру, но эту прелестную штуковину так и не нашли. В чем были, в том и пошли к Акимову. К обеду Коля с Фатимой предложили повторить наши игры, но я счел это продолжение распутства распутством и ушел.

Уже через год Надежда мне поведала, что Люда приходила к ней, чтоб  швырнуть бюстгальтер ей в лицо... Оказывается, он был найден меж матрацем и спинкой кровати, а там я искал! То есть Тамара намеренно положила его туда, когда  наши с Колей поисковые работы закончились.

 После приезда из ташкентской прогулки Надя стала часто отказывать мне. Когда я ушел с Кумарха в маршрут через Тагобикуль, Западный Тагобикуль, Зарди (15 км с общим превышением около 3 км), машины с моим верным щофером на назначенной точке встречи не оказалось, а я приполз на точку встречи с рюкзаком в 50 кг уже совсем мертвый. С гордостью вспоминаю этот случай - я не бросил рюкзак, чтобы вернуться за ним на машине, а пошел ночью на перевал 3400 и одолел еще 6 км по проложению и 800 м по превышению. Упав на перевале, увидел далеко внизу машину. Через час приехали. Сказали мне, что Губин приезжал, ждал, но уехал назад на Кумарх. Понятно,  к надиным  радостям... Удивляло: Надежда говорила - он не чурка, знаешь, он даже закатами любуется. Это после моих мыслей вслух, что закатами любоваться должен каждый интеллигентный человек, но злоупотреблять этим не следует - трудно представить себе здорового человека, который занимается этим каждый день.

Кончилось это тем, что при отъезде в Душанбе Губин мне сказал: - У Нади менструации, ее надо сажать  в кабину. Это же надо! Мой шофер сообщает мне, что у моей жены менструации!  Каждый себе представит мои чувства... Но, поразмыслив – представляете, что должно было случиться, чтобы я, живший одними импульсами поразмыслил, - так вот поразмыслив, я пришел к мнению, что Надя это устраивает только для того чтобы я потерял самообладание и наделал непоправимых глупостей и фактически уничтожил себя и свое будущее. И этот флирт со Скрипником она устроила, чтобы меня посадить! Он ведь говорил, когда я пришел к нему в больницу наводить мосты: - Разведешься с Надеждой, в суд подавать не буду, то есть и в случае со Скрипником была элементарная провокация. Но поверить в это было невозможно: она ведь мать моего сын и прожила со мной 7 лет! И я не поверил, но решил не делать резких телодвижений, а делать то, что задумал: писать и защищать диссертацию.

(1996: сейчас позвонила Света и сказала, что у нее все в порядке, эрозии, как и предполагала Савицкая, нет и что она купила Польке кроссовки, а себе костюм-тройку. Я спросил: теще нравится? – Да, - ответила. - Вот это меня и беспокоит!).

Потом прибыли руководитель Томсон Ильмар Николаевич с Кочневой - накануне их приезда запил жареху из бараних потрохов холодным сухим вином, скрутило, свезли в больницу с диагнозом "острый аппендицит". Я лежал в приемной, туда же доставили Томсона. Ушел под расписку. Вечером бабушка накрыла праздничный стол под виноградником - плов, закуски разные, арбуз, дыня и прочее. Надя принесла мне в кибитку водки. Помогло - через день я уже мог самостоятельно влезть в кабину. Уехали на Кумарх. Надя вела уже совсем себя самостоятельно и не давала. Все уже знали о ее романе с моим шофером, и она всем видом своим показывала – я принадлежу вот этому шоферу с золотым зубом, а ваше светило науки – полное ничтожество. Смотрите, я топчу его, а он молчит, он думает о стопке бумаги, которая называется диссертацией!

Я был практически сокрушен. Спасло всех нас (я совершенно серьезно подумывал убить и ее, и Губина) то, что сидело во мне гвоздем - ты начал дело, ты делаешь дело и ты должен его сделать. В конце концов, Надежда улетела в Москву, я же с Женькой погнал машину в Ташкент. Где-то по дороге, на заправке он ушел расплачиваться. На моторе я увидел его бумажник, из которого выглядывало что-то знакомое. Я раскрыл его, меня бросило в жар - там лежала фотография Нади, самая удачная ее фотография - она, смеющаяся, сидит, откинув голову. С дрожью отчаяния я перевернул ее и увидел стихи, мои восторженные стихи... Я вернул эти стихи  и фотографию себе. Это единственное, чем я выдал себя за месяцы этого бреда. Женька никак не отреагировал на исчезновение фотки.

Сомнений больше не было: меня провоцировали. На драку, на убийство, на самопрекращение в тюрьме. Это же надо так ненавидеть!

 Да, вот еще что забыл - в ту аспирантскую поездку на Кумарх я нашел козленка на реке Темир-Хан. Он привязался ко мне. Я его выкармливал молоком, прогуливал, баловал и развлекал. Мы его привезли в Ташкент, и за минуту до расставания я повел его отдавать Мише, шоферу Кочневой (не Губину же?). Миша взял веревку в руки. Козел все понял, встал на дыбы, в глазах его загорелось дикое отчаяние, он плакал. Я повернулся и ушел, оглядываясь. Козел рвался, он поднимался на задние ноги и тянул в мольбе передние ко мне. Через год я увидел его у Мишки во дворе. Он вырос и забыл обо мне совсем.