Остановив с помощью советов Смирнова кровотечение и вымыв руки, Дикий позвонил в скорую помощь. Регистратору он сказал, что его друг сел на грабли.

Дожидаясь врачей, Смирнов рассматривал снаряд, лишивший его возможности сидеть бездумно. Стрела была сделана так искусно, что у Евгения Ильича не осталось и тени сомнения в том, что делал ее опытный мастер и делал отнюдь не в одном экземпляре.

Отвлек его от рассмотрения Дикий, явившийся со двора с большими граблями без двух зубьев. Вымазав крайний штырь в крови - на целлофановой пленке оной было достаточно, он взял у Смирнова стрелу и унес в свою комнату.

"Конспиратор он еще тот, - подумал Евгений Ильич. - Все концы в воду. Такому раз плюнуть любого заморочить".

- Так значит, мама Регины была колдуньей? - спросил он, когда Ярослав Юрьевич сел перед ним на корточки.

- Люди так считали...

- И она травила собак и кошек?

- Послушайте, Евгений Ильич, уже ясно, что стрела, ранившая вас, не была отравленной. Так стоит ли думать о всякой чепухе? Вы же знаете, что одни люди склонны придумывать сказки, а другие...

- Склонны травить всякую живность... - прервал его Смирнов.

- А разве не так?

Смирнов вспомнил благообразную женщину, некогда жившую в одном с ним подъезде - она кормила бродячих собак и кошек мясом, начиненном иголками. Кормила, потому что панически боялась блох и бешенства.

- Так-то оно так, - вздохнул он. - Но в данный момент меня другое тревожит. Мне кажется, вы чего-то о матери Регины не договариваете.

- Не то, чтобы не договариваю, а просто...

- Что просто?

- Понимаете, это оккультизм какой-то... Представьте, в ее доме совсем нет мышей. При наличии полного отсутствия кошек, я, как и соседи, ничего с ними сделать не могу, на голову лезут, а у нее их нет, совсем нет... Потом эти странные пожары... Вы не поверите, в одном апреле этого года дом Регины несколько раз загорался и загорался глубокой ночью или под утро. И, когда огонь казался уже необоримым, он внезапно тух, не причинив существенного вреда. И это еще не все. Дважды в доме взрывался природный газ, и также все обходилось рублевым ремонтом. Такое впечатление, что он охраняется с того света первой своей хозяйкой...

- Матерью Регины Родионовны? Вы думаете, она в аду прохлаждается?

- Уверен. Маргарита Андреевна, без сомнения, там свой человек... - потемнел лицом Дикий. - Она была больна, больна злостью. Возможно, из-за того, что с кончиков ногтей и до волос на голове была отравлена ртутью и цианидами...

- Отчего это?

- Она долгое время работала химиком-технологом на золотоизвлекающих предприятиях Сибири.

- Вот откуда у нее яд...

- Она всех ненавидела, - продолжал говорить зациклившийся Дикий. - И умирала так, как будто не к богу, а к сатане собиралась.

- А как она умирала?

- За несколько минут до смерти она, парализованная, пригласила домашних к себе, и, когда все собрались, прокляла дочь...

- За что, если не секрет? - У Евгения Ильича в мозгу возникла картинка: Дикий с Региной занимаются в гостиной садомазохисткой любовью, а в спальне трясется от ненависти парализованная Маргарита Андреевна.

- За то, что якобы Регина не уделяла ей, родной матери, должного внимания.

Смирнов вспомнил картину, висевшую над выходом из гостиной Регины. Дикий продолжал витать в прошлом:

- В этом доме я всегда чувствовал себя заколдованным... В нем я превращался в другого человека... Человека, качества которого определялись не его способностями, характером и опытом, а извне... Стенами, воздухом, чьим-то прошлым...

Энергично тряхнув головой, Смирнов изгнал вползший, было, в нее мистический туман и, вновь обратившись в атеиста, вспомнил сумку с садомазохистскими причиндалами.

Непроизвольное движение головы Смирнова расколдовало и Дикого. Замолчав, он вбуравился в собеседника вмиг насторожившимися глазами: "Нашел сумку, не нашел? Догадался, не догадался?"

К твердому выводу он придти не успел - Смирнов придал лицу простецкое выражение и спросил:

- А та картина в гостиной, ну, которая с девочкой... Ее Регина написала?

- Нет, ее и остальные написал двоюродный брат Регины Роман Крестовский... - встал размять затекшие ноги Дикий. - Он прошлым летом... умер...

- Стрела оказалась отравленной? - пошутил Смирнов. - Кураре, крысиный яд, стрихнин?

- Нет, он утонул... Он был весьма талантливым и... нетрадиционным человеком, ничего не видевшим вокруг себя...

- Тела, конечно, не нашли?

- Нет...

Смирнов, покивав своим мыслям, спросил:

- А как вы думаете, кто в меня стрелял? Не дух же Маргариты Андреевны?

- Ума не приложу, ей богу...

Дикий продолжал ходить по комнате взад-вперед, озабоченно посматривая на часы. Направление внимания Смирнова начинало его тяготить.

- Мне один мальчик говорил, что тут у вас больные из психиатрической лечебницы бродят... - проговорил Евгений Ильич, водя ладонью вокруг неожиданно остро занывшей раны. - Одного, мол, взяли с копьем в курятнике.

- В курятнике Архангельских, - слабо усмехнулся Дикий. - Но он тихий был... Несколько дней назад его опять отпустили. Ремонт, видите ли, у них в больнице.

- Мальчик говорил, что у него отняли настоящее кафрское копье, - сказал Смирнов, тщась вообразить вымазанного ваксой сумасшедшего, самозабвенно охотящегося в курятнике.

- Он его у Добровольских стащил... - равнодушно ответил Дикий. - Из их африканской коллекции оружия. Кстати, у них и кураре был.

- А арбалета у Добровольских в коллекции нет? - спросил Смирнов спокойно. Он знал, что кураре обладает мгновенным нервно-паралитическим действием.

- Не должно быть. Добровольские в Африке работали, а в Африке, по-моему, арбалетов нет.

Смирнов еще что-то хотел спросить, но в это время от калитки нетерпеливо зазвенел звонок.

В районной больнице Смирнову сделали рентгеновский снимок - тазовая его кость оказалась пробитой насквозь.

После того, как рана была обработана и зашита, на него надели брюки Дикого (последний предусмотрительный отправил их с машиной скорой помощи) и отвели в вестибюль. Присев там на краешек стула, Смирнов позвонил Марье Ивановне. Позвонил и получил ответ: "Абонент отключен, или временно недоступен".

"Черт, а что если... что если ее убили!?" - подумал Евгений Ильич, становясь белее больничных стен.

9.

Чмокнув в щечку Смирнова и дождавшись, пока он скрылся в переходе, Марья Ивановна заскочила в ближайшую кабинку общего пользования. И вышла из нее уже не в простеньком сером трикотажном костюме и непритязательных позапрошлогодних босоножках (все это она надела, чтобы не возбуждать подозрительности супруга), но в обтягивающем коротком платье прямиком из Парижа и легких туфельках на высоком каблучке.

Опустив пакет с маскировочной одеждой в ближайшую урну, Марья Ивановна, сопровождаемая восхищенными взглядами дюжины прохожих, бросилась на проезжую часть ловить машину, хотя ресторан Эгисиани находилось в трехстах метрах от нее.

Ресторан оказался непритязательным - ничего обычного, ничего грузинского, так, средней руки заведение общественного питания, украшенное охотничьими натюрмортами, бутафорскими двустволками да покрашенными лаком муляжами голов оленей и сайгаков.

Окинув помещение пренебрежительным взором, Марья Ивановна, сказала вышедшему к ней метрдотелю, что хотела бы поговорить с глазу на глаз с владельцем ресторана господином Эгисиани.

Метрдотель осмотрел посетительницу схватчивым взглядом, сделал дежурно-радушное лицо и степенно удалился.

Марья Ивановна присела в глубине зала за стол, огражденный от соседних безвкусными перегородками из тростника. Посидев немного, достала из сумочки "Вог", закурила, думая, как удивился бы Смирнов, увидев ее с сигаретой, да еще в легком красном платьице, да еще на высоких каблучках, да еще закинувшей ногу на ногу, да так что ажурная резинка чулка без труда могла следить за действиями хозяйки. "Сказал бы, что я весьма похожа на уважаемую проститутку", - довольно улыбнулась женщина, гася недокуренную сигарету в пепельнице.