В общем-то жизнь моя не изменилась: думает человек о своем и думает. Были люди, которым я рассказывал о своей задумке. Кому - прямым текстом, кому - как о сюжете книги. Многие из них знали про Логос, поэтому порой обсуждали мы это до хрипоты, до сухого першения в горле. Поминали и греческих философов с их слово- смыслом, и стоиков с эфирно-огненной душой космоса и семенными логосами, порождающими материальные вещи. Христиане, отождествляющие Логос с ипостасью Сына как абсолютного Смысла, вообще завели нас в жуткие дебри, только шуршали страницы книг и выкрикивались найденные цитаты. Равнять себя с Троицей было лестно: я - память, она - любовь, и между нами Логос - мысль. Однако, православие толковало все иначе, чем католичество, и разбираться в этом можно было бесконечно и безрезультатно.

Еще один московский разговор привел меня нечаянным зигзагом обратно к теме соавторов. Как обычно, к полуночи мы вяло договаривали, готовясь встать и попытаться успеть на метро. Собралось нас человек пять, не больше. Хозяин, Вадим, никуда не торопившийся, ненавязчиво занимая половину дивана, подкидывал фразы, как дровишки в камин, а мы отвечали наспех. И уже в коридоре, чуть ли не в спину нам, он добавил:

- Вообще-то один крайне успешный авторский коллектив добился многого... почти две тысячи лет назад.

Что-то дрогнуло во мне. Почему-то мгновенно поплыли в голове картины: вот они собираются и решают, что делать. Они пишут - порознь, чтобы в спорах не утратить ни единой крупицы Логоса. И написанное обретает реальность, водоворотом затягивающую сперва двоих из них, а потом весь мир... В какой миг, на какой строке они увидели то, что описывали? Что почувствовали, когда ОН шел по волнам? Сколько строк было рождено вдохновением, а сколько - уже свершившимся чудом?

Боясь утратить зыбкую сопричастность, я заторопился уйти - от дружного смеха, от разгоревшегося спора, от уже существующей реальности. Пожалуй так думалось мне в темных проходных дворах сталинских домов - мне придется учитывать написанное ими, вернее, НАМ придется учитывать. Когда мы начнем...

Той ночью я здорово продвинулся вперед. Образ рождался у меня где-то на пределе бокового зрения, и я описывал его, не поворачивая головы. Плескались ее волосы и глаза сияли - для меня, я был уверен, что узнал бы ее в толпе или в куче фотографий. Я знал - когда мы будем вместе, это поглотит нас обоих. Я должен буду слиться со своим орудием, чтобы направлять его... ее. Это будет ближе телепатии, ярче секса, страшнее смерти. Почти как любовь. Больше, чем любовь. А пока что эта нарастающая мощь действует только на нее, как кисть - на холст, как резец - на мрамор. По мере обретения сознания в нее ворвется необъяснимая боль, неосознанная жажда, несмолкающий зов. Потом все это обретет для нее имя... мое имя.

Но какая-то неправильность сбила меня под утро, пришлось бросить ручку. Комната, где я жил в тот приезд, принадлежала знакомой Орлякова, которая куда-то уехала, или специально ушла, а сам Орляков приехал перед работой проведать меня. Ему я зачитал ночной отрывок - пытаясь поймать ту запинку, которая мне мешала. Орляков вальяжно развалился на кухонной табуретке, на которой я сидеть-то опасался, так она была расшатана. Полуприкрыв веки, он нарочито медленно изрек: - А ты... мнэ-э... когда собираешься... мнэ-э... сию вещицу закончить? - Понятия не имею, а что? - нарочитое мнэканье меня то смешило, то раздражало. Не лучшая цитата! - Так... мнэ... определиться бы не мешало, к скольким годам, допустим... - Ну, к тридцати! - выпалил я. Действительно, не к пятидесяти же. - Ну и прикинь, друг мой, что за реальность будет окружать тебя, когда ты... мнэ...разменяешь четвертый десяток? Кстати, подумай также, как она живет сейчас, пока вы не встретились... Ведь она же где-то здесь, как я понимаю?

Мы поспорили на эту тему, углубившись попутно в непроходимые дебри политики и экономики. Наши прогнозы на будущее не совпадали, но что-то прикинуть получилось. - Более-менее понятно, а теперь пора поместить твой...мнэ...персонаж в эту реальность, - вытягивая ножищи через всю кухню, продолжал Александр. - И посмотреть, чего хочется, а что получится. - Ну, хочется чего-то спокойного. Примерно... ну как там у Пушкина: привычка свыше нам дана... В молодости ей мечталось, потом работа, замужество, дети, она не сломалась, а как бы успокоилась, даже не ожидая ничего. Просто такой потенциал нерастраченный. Пусть пишет с детьми сочинения и чувствует Логос всюду - даже в женских романах. Не пытается даже графоманить - например, раз-другой ее раскритиковали... - А потом явится ей твой светлый лик и позовет в сияющую даль? И она, забыв про радикулит, вставную челюсть и дачный огородик, вдруг воспрянет духом... - Можно и без огородика... Мне будет тридцать, ей вдвое больше, сначала, может быть, материнские чувства, потом ей захочется мне помочь, ее захватит сюжет, она поймет, что этого ждала... - Я понял, понял. Ты...мнэ... когда-нибудь задумывался над процитированным местом у Пушкина, кстати? - Ну, я наизусть не помню, как-то там она служанок звала, типа Селеной, а потом начала звать обычно... Стишки

Дмитрий Смагин

Иэрл. Познание собственной силы

Пролог

Вставало солнце

Ах, лучше б оно не вставало

Слишком длинна эта история, чтобы рассказывать ее, да нет уже больше сил нести в себе этот тяжкий камень

Еще до рождения путь мой был известен. Возможно, это и есть результат, предсказанный Ариадлом: то, что дало тебе силу - убьет тебя.

До восемнадцати лет я жил достаточно спокойно, чтобы рассказывать об этом. Было мне два или три знамения, но я только впоследствии сумел их распознать. А начиналась эта история довольно банально. С тех пор как стал носить я крестик, не зная ни силы его, ни предназначения, почему-то мне стало казаться, что жизнь здесь не для меня. То мне казалось, что я когда- то жил, обладая огромной властью, был справедлив и милосерден, то будто я порожденье Тьмы и питаюсь ее силами.

Так уж повелось, что крестик в религии моего народа - святой символ, и я купил его просто, чтобы почувствовать какое-то единение с чем-то, не знаю с чем, но, несомненно, с чем-то очень добрым и светлым. Когда я носил его уже три года, мне стало казаться, что я уже разобрался в своих ощущениях, мне хотелось чувствовать горячего коня под ногами, меч в руке, шум битвы, скачущих бок о бок со мной всадников, но чаще мне просто хотелось скакать по земле. Но всегда в моих желаниях были конь, один или несколько друзей, меч и простор.

Постепенно я начал осознавать себя, то есть другого себя и это рассказ о нем, о том, что гложет меня, к чему не могу я вернуться. Ах, почему я пошел на это, почему сменил простор Иэрла, Ариадла, Стимпла и маленького Гальприэндорла - моих верных друзей, моего Быстронога, верного Шлиттера и Илэрру на этот душный и тесный мирок? Почему?.. -==Глава 1. Иэрл==

Это было давно, так давно, когда мир был еще юн, когда тысячелетняя мудрость наших отцов еще не коснулась его девственной чистоты, когда он был еще свободным миром, и каждый из нас мог легко проникать сквозь еще тонкие стенки его измерений.

Яркооранжевое солнце величаво всходило над все еще дремлющим Иэрлом. Засеребрились капельки росы в траве. В густом лесу внезапно закричал пробудник - и тут же словно ожил лес. Заверещали птицы, заколыхалась трава, и затрепетала равнина перед новым днем.

Я спал, сидя между двумя здоровенными корнями и прислонившись к стволу могучего дерева. Мое тело неожиданно стало заваливаться набок и мне пришлось выставить руку, чтобы не упасть. Это усилие разогнало сон, и я открыл глаза

Наверное, будет все-таки лучше, если я буду вести повествование, как будто видел все это со стороны. Итак

Лориэлл, мягко спружинив рукой о землю, открыл глаза. Над ним стоял, уперев руки в бока, Ариадл, глядя смеющимися черными глазами на его заспанное лицо.

- Вставай, соня, - ласково сказал он, протянув руку.

Вместо того чтобы принять ее, Лориэлл внезапным мощным броском, неожиданным лишь для неподготовленных людей, но не для Ариадла, зацепил его за ногу и толкнул в грудь. С радостными криками они покатились по мокрой от росы траве. Наборовшись, посвежевшие и размявшиеся, уселись у неглубокого ручейка и стали приводить себя в порядок. Умывшись и уложив длинные волосы, аккуратно подвязали их повязками. У Ариадла была серебристая, а у Лориэлла - небесно-голубая. Соответствующих цветов была у них и одежда: у Ариадла черные с серебром штаны и такая же рубашка, плащ у него был чисто черный с серебряной пряжкой на груди; у Лориэлла v темно-голубые штаны, цвета повязки рубашка с серебряными крапинками и темно-голубой плащ с такой же серебряной пряжкой, как у Ариадла. Кроме этого на них были легкие сандалии соответствующих цветов. Нельзя обойти стороной и их мечи, сейчас лежащие вместе с плащами у дерева, где они ночевали.