— Не надо ничего придумывать, Юра! — вставая, прервал его мысли Зубков. — Умоляю. Со мной у тебя нет шансов. Пошли за скалу, там я видел берлогу...

И, ткнув дулом Житника в бок, направил к скале. Сам, прихватив рюкзак, пошел следом.

“Не сможет выстрелить!!! — вдруг осенило Юрку. — Зубков не сможет выстрелить. Он мент, не палач! Высоцких с Окуджавами любит. Он не выстрелит! Нет!!!”

Испарина покрыла его лоб. Пот жиденькими ручейками потек в глаза. Отершись ладонью, Житник обернулся.  Вглядевшись в глаза любителя бардов, понял, что тот, и в самом деле, не сможет его так просто расстрелять.

Зубков, и в самом деле смущенный, приказал идти дальше.

Они подошли к берлоге. Житник, посмотрев на дно, увидел гюрзу.

— Гюрза! Смотри гюрза! Не может выбраться! — крикнул он, решив отвлечь внимание Зубкова.

Тот, никак не отреагировав, снял с плеч рюкзак, приказал:

— Стань на краю. Лицом ко мне!

Когда Житник выполнил приказ, нацелил автомат ему в грудь.

Так, лицом к лицу, они стояли, пока лицо Юрки не скривилось в презрительной улыбке.

— Не можешь, малохольный? — шагнув вперед, выцедил он желчно. — Давай, я тебя кончу! У меня не заржавеет. А лучше, давай кончим эти игры  и поговорим.

— Ты прав. Не могу безоружного... — покивал Зубков. — И не хочу мараться.

Сказав, посмотрел в сторону берлоги.

Увидев, куда он смотрит, Юрка забеспокоился. “Скормит, гад, змеюке”, — мелькнула мысль.

Зубков встал, подошел к рюкзаку, вынул мешок с золотом.

Посматривая на оцепеневшего Житника, направился к берлоге. Спустился, молниеносным движением поймал короткую жирную гадину за голову.

Вылез из ямы. Злорадно улыбаясь, пошел к попятившемуся Житнику. Но прошел мимо, к рюкзаку. Сунул в него извивающуюся змею.

— А теперь иди сюда! — поманил Житника пальцем. — Мы с тобой будем играть в... в гадскую рулетку. Иди, иди, Юрик, не бойся — шансы у нас будут фифти-фифти.

Житник понял, что Зубков предлагает ему дуэль с равными шансами на жизнь. По сравнению с расстрелом эта дуэль казалась ему спасением и он, весь охваченный накатившейся вдруг радостью, пошел, побежал к противнику.

“Баран!!! Благородный баран! — ликовал он. — А баран не может не проиграть!

Они сели на колени над шевелящимся логовом смертоносной гадины, обхватили замком друг другу смежные руки и, сделав паузу, кинули их в рюкзак!

Все повторилось! Повторилось все, что Юрка почувствовал перед тем, как наткнуться на Зубкова. Когда змея вонзила зубы в запястье, он понял, что перед его глазами проходят последние, самые последние кадры жизни. И глаза его навсегда закроет засвеченная смертью пленка... Он попытался вырваться, освободить руку, разгрызть рану зубами, не дать, не дать яду впитаться в кровь! Но Зубков держал его железной хваткой. И вся змеиная ненависть капля за каплей вошла в Юркино тело.

Осторожно, двери закрываются!

Сегодня умер друг.  Я был с ним до конца.

Весь в бинтах, он говорил,  подаваясь ко мне, загодя приготовившему фразы, подавался в попытке что-то передать, в попытке сократить расстояние меж умами.

Он говорил:

- Представляешь, чудеса, позавчера ехал в метро с книгой и вдруг услышал это, услышал: "Осторожно, двери закрываются!" Тут же паника охватила меня, я остро почувствовал, надо рвануться к двери, выскочить, раздвинув их гильотину! Но я не сделал этого, двери закрылись. Что случилось потом, ты зна...

На этом "зна..." он умер.

Лицо его выглядело счастливым. Ему был Глас, он ему не подчинился, но это дело втрое, потому что Глас есть. А если Глас  есть - есть все.

Тут напустили родственников, я ушел...

До сих пор всем существом ощущаю эти приготовившиеся закрыться двери. Ощущаю и верю, что услышав "Осторожно, двери закрываются!" , выскочу на перрон, чтоб увидеть поезд в другую сторону. Хотя поездов в другую сторону, то есть в прошлое, наверное, нет

Как я был в гестапо

... В Геленджике снять комнату не получилось - как и в Адлере никто не хотел брать на постой одного человека. Или предлагали такое, что воротило душу. Или предлагали такие, что хотелось побыстрее уйти. Можно было, конечно, пройтись по окраинам и найти что-нибудь приличное. Однако Смирнову не захотелось ходить от дома к дому, угодливо заглядывая в оценивающие глаза (чего ему не было по вкусу, так это просить и нравиться), да и тянуло его на берег, привык он ночевать под небом и обычным предутренним дождем.

Город был памятным, мама три года подряд отправляла его в местный детский санаторий «Солнце». Конечно же, он не мог уйти, не побывав там, где прошли одни из лучших месяцев его жизни.

Санатория Смирнов не нашел. Люди, к которым он обращался, недоуменно пожимали плечами. Наконец одна старушка сказала, что, собственно, «молодой человек» и находится на том месте, где когда-то было «Солнце».

Смирнов оглянулся. Заросшие бурьяном развалины, обгоревшие стропила, несколько заколоченных домиков, презервативы в траве... Это было все, что осталось от лучших его месяцев.

Поблагодарив старушку, он спустился к берегу и, наконец, узнал заповедник своего детства. Песчаники, бронирующие склон, - теперь эти слова ему были известны, - облупившийся памятник над ним, покрытые изумрудной тиной бетонные быки - остатки пирса, в войну отправлявшего торпедные катера на Малую Землю...

Он разделся, вошел в море, поплыл к дальнему быку. Взобрался, лег и... почувствовал себя десятилетним Женей.

Десятки лет, прожитые там, за горами, соскользнули с плеч струйками соленой воды. Все, что случилось с тех пор, как он впервые взобрался на этот скользкий бетонный куб, растворилось в застывшем воздухе.

Маленький Женя лежал на изумрудной тине, ласкаемой теплым морем, смотрел на памятник, на зеленый хребет, скрывавший горизонт, на молчаливого молдаванина Колю, одиноко сидевшего на берегу в странных своих шароварах.

Он ничего не хотел. Все, что растворилось в воздухе - работа, женщины, навязанные императивы, желание что-то сделать и сделанное - висело в нем невидимым инертным газом.

Детство ушло так же неожиданно, как и явилось - молдаванин Коля в странных шароварах растворился в мареве...

А теперь собственно рассказ.

В санатории я, одиннадцатилетний, жил в одной комнате с молдаванином Колей и Сашкой Воробьевым, кажется, из Усть-Каменогорска, нормальным парнем, но гадом по природе. Да, гадом. Однажды он мне сказал, что если ухватиться за 1/2 дюймовую трубу, выходящую из задней части газировочного аппарата на высоте  2-х метров и запустить руку вот в то отверстие, то  можно  набрать кучу "трояков" (вода газированная в те времена стоила 3 копейки).  Я подпрыгнул, схватился, и тут же меня дико затрясло - труба была под напряжением 220. Я не мог ни о чем думать, тело  тряслось, как руки у давнего алкоголика.