Спас меня тот же Воробьев.  С разбега он пинком сбил меня с трубы, и я был ему благодарен.

Мы хорошо жили. Брали иногда вина на троих или лодку, чтоб покататься по заливу, ловили рыбу, гурьбой бегали в санаторскую столовую, в которой кормили лучше и разнообразнее чем в ресторанах, во всяком случае, большинство блюд я попробовал там впервые.

Потом в нашу комнату подселили Рыжего. Он был верзилой, типа сила природы, и  Сашка предложил его побить, чтобы не был таким высоким и сильным, а горбился и всех боялся. Мы подкараулили Рыжего в ранней южной ночи, как шакалы. Он стоял как лев, механически отмахиваясь. Сашку это тронуло, он бросился дико на Рыжего. Тот заорал, как оглашенный, и мы убежали.

Во втором часу  за мной пришли двое в белых халатах, повели к главврачу.

Там было гестапо. Мне светили яркой лампой в глаза и говорили, что это я ударил Рыжего ножом.

Я говорил обливаясь слезами:

- Это не я!..

- А кто тогда? - нависал над моим растерзанным тельцем главврач.

- Не знаю! - рыдал я. - Не знаю!

- Знаешь!!! - кричали, придвигая лампу и нависая.

Я не сказал ничего. Через какое-то время гестаповцы застыдились. Один пробормотал:

- А ведь не ножом били. След треугольный...

Главврач ухватился за этот след.

- Ну, не нож, точно! Упал парень, наткнулся на что-то, поранился...

Меня отпустили. Ведь они не знали, что Сашка бил Рыжего стилетом, привезенным с рабочей окраины, а у стилета треугольное сечение.

Через несколько месяцев из Усть-Каменногорска пришла ко мне посылка. В ней были 2 кляссера с редкими марками. Воробьев знал, что я их собираю.