9

и кинулъ подъ него щепку“…¹⁾ . Розыскное дѣло въ Преображенскомъ идетъ по поводу того, что „Петрова-де жена Волынскаго, Авдотья еретица, какъ была вдовою, ходила въ Преображенское… и вынимала Государевъ слѣдъ землю… до перваго до Азовскаго похода по присылкамъ изъ Дѣвичья монастыря отъ царевны Софіи Алексѣевны…“²⁾ Съ приставомъ приводятъ „разорителя и волшебника“ на Луки Великія, на котораго бьютъ челомъ въ томъ, что онъ„ разорилъ насъ, холопей твоихъ, заломалъ… въ отчемъ… сельцѣ… рожь“³⁾ . Крупное и затяжное дѣло возникаетъ изъ-за того, что дворцовая мастерица Дарья Ламанова „зженныя своей рубашки пепелъ сыпала на слѣдъ государыни царицы и великія княгини Евдокеи Лукъяновны“⁴⁾ , изъ-за чего произошла „въ ихъ государскомъ здоровьѣ помѣшка“. Несложность волшебнаго дѣйства и простота сохранившихся заговорныхъ реченій очевидно могутъ быть объяснены тѣмъ, что какъ то, такъ и другое должны были свершаться быстро, украдкою, подъ страхомъ кары: не было времени усложнять дѣйствія и рѣчи, приходилось выбирать такія слова и совершать такіе поступки, которые своею опредѣленностью и отчетливостью прямо бы вели къ цѣли.

Но приведенныя краткія заговорныя реченія не исчерпываютъ всѣхъ устныхъ заговоровъ; судебныя дѣла сохранили и такіе, которые отличаются бо́льшею сложностію; такъ, напримѣръ, записаны при судебномъ допросѣ слѣдующіе устные заговоры отъ болѣзни: „На морѣ-окіянѣ, на островѣ Буянѣ стоитъ сыръ дубъ крѣпковистъ, на дубу сидитъ чернъ воронъ, во рту держитъ пузырь и слетаетъ съ дуба на море, а самъ говоритъ: ты, пузырь, въ водѣ наливайся, а ты, кила, у него развымайся“⁵⁾ , или: „Утиши самъ Христосъ въ человѣкѣ болѣзнь сію, да Уваръ Христовъ мученикъ, да Иванъ Креститель,

10

да Михайла Архангелъ, да Тихонъ святый“¹⁾ . Здѣсь мы уже имѣемъ одинъ заговоръ, снабженный эпическимъ введеніемъ, другой, облеченный въ молитвенную рѣчь; какъ одно, такъ и другое осложненіе указываютъ на извѣстную обработку заговора и позволяютъ предположить, что устныя заговорныя реченія были неодинаковы, и размѣры ихъ такъ же, какъ обработка, зависѣли, вѣроятно, отъ лица и случая. Лица, хранившія заговоры, употреблявшія ихъ и обучавшія имъ, разнообразны. Судебныя дѣла всегда точно обозначаютъ, кѣмъ былъ произнесенъ заговоръ и отъ кого онъ ведетъ свое начало, иными словами, возстановляютъ путь заговора. Это возстановленіе производилось допросомъ и пыткою, и показанія, иногда ложныя, вслѣдствіе растерянности и страха, въ большинствѣ случаевъ вскрывали картину распространенія заговора и обрисовывали тѣхъ, кто обладалъ знаніемъ волшебныхъ рѣчей. Судебныя дѣла XVII в. свидѣтельствуютъ, что волшебство и заговоръ не были принадлежностію непремѣнно одного какого-нибудь опредѣленнаго круга людей или какой-нибудь отдѣльной личности; заговоръ былъ нуженъ и въ городѣ и въ деревнѣ, при царскомъ дворцѣ и въ крестьянской семьѣ, при удобномъ случаѣ ему всѣ учились, и весьма многіе его знали. Заговоръ хранился въ семьяхъ: мать передавала его дочери, свекоръ или свекровь – невѣсткѣ, сестра – сестрѣ; волшебныя слова и дѣйствія передавались между односельчанами; иногда учителями были инородцы: „А въ роспросѣ Марѳица говорила… учила-де ее волшебству Шацкаго уѣзда села Брехова новокрещенныя мордовки Наровка да Улевка“²⁾ . Заговору могъ выучить случайно прохожій человѣкъ; „…а съ пытки онъ (Иванъ Мучниковъ) говорилъ….. училъ всякому волшебству на Д ѣ дилов ѣ кружечнаго двора голову Микитку Лукьянова крикотѣ и всякой порчѣ… На Кашир ѣ подъячаго Васку Микулина да казачья сына Панку Микулаева икотѣ и къ женкамъ привороту и всякому волшебству. На Венев ѣ казака Васка Василевскаго привороту къ женкамъ и всякому

11

волшебству. На Коломн ѣ посадскаго человѣка Ивашка Ананьина всякому волшебству. Въ Серпухов ѣ посадскаго человѣка Левку Усова да Высоцкаго монастыря служку Якушка Максимова всякому чародѣйству“¹⁾ . Незнакомые между собою люди могли при случаѣ выучиться другъ у друга заговору: „…а учился я-де, Терешка, тому дурну на Волгѣ на судахъ, слыхалъ у судовыхъ ярыжныхъ людей, а на чьихъ судахъ на Волгѣ, и въ которомъ году, и у кого именемъ хаживалъ, то-де я не помню“²⁾ . Бывали и такіе случаи, что кто нибудь придумывалъ заговоръ и пользовалъ имъ, не обучая ему никого: и Нестерка сказалъ: „тѣ-де стихи даны ему отъ Бога, просто никто-де его, Нестерку, не учивалъ, и людей самъ онъ, Нестерка,… никого не учивалъ“³⁾ . Волшебное знаніе давалось видѣніемъ: „и баба Дарьица въ распросѣ сказала: „…і въ церкве-де было ей привидѣнье, пришелъ к неі старъ мужъ и сказалъ ей, чтобъ она угадывала всякимъ людямъ, что кому надобно“⁴⁾ . Достаточно составить краткій перечень лицъ, упоминаемыхъ судебными дѣлами, какъ хранителей заговорнаго знанія, чтобы убѣдиться, какъ оно было распространено въ разныхъ сословіяхъ: дворцовая боярыня, священникъ, скотникъ, боярскій сынъ, работница – всѣ запасались волшебнымъ орудіемъ и при случаѣ пользовались имъ. Къ человѣку, извѣстному своими волшебными знаніями, шли за помощью люди разныхъ положеній и состояній. Такъ къ бабѣ Дарьицѣ села Володятина, Дмитровскаго уѣзда, извѣстной своимъ искусствомъ ворожить, присылали бояре и ихъ жены и даже, по ея словамъ, „Царь Борисъ Ѳедоровичъ, какъ былъ в правителех и отъ нево-де присыланъ кней былъ дворянинъ, Микиѳоромъ звали, а чей сынъ и прозвище, того не упомнитъ, и тотъ-де дворянинъ загадывалъ быть ли-де Борису Ѳедоровичу на царстве…“⁵⁾ .

Кромѣ заговоровъ, выраженныхъ въ опредѣленномъ видѣ

12

пожеланія, смыслъ и значеніе заговора имѣли также угрозы и похвальныя рѣчи, если ихъ слѣдствіемъ были болѣзнь или смерть того, къ кому онѣ относились. Такія рѣчи также заносились въ судебныя бумаги, и на ихъ основаніи строилось обвинительное рѣшеніе. Некрасова жена, Дарьица „на того Евтифѣя похвалилася: и сдѣлаю де-его такова черна, какъ въ избѣ черенъ потолокъ, и согнется такъ, какъ серпъ согнулся“. „И послѣ де-той Дарьицыной похвалки тотъ Евтюшка заболѣлъ вскорѣ и три года ходя сохъ и сохши умеръ“¹⁾ . Та же Дарьица сказала: „что-де Ѳедька у меня корчится, а и Лукьяну Ѳедотову сыну корчиться у меня также“, „оборочу-де я ихъ (братьевъ Ѳурсовыхъ) вверхъ носомъ и будутъ-де они у меня въ четырехъ углахъ…“ Ѳедька заболѣлъ, а братья слегли и, полежавши немного, померли. Похвальбы Дарьицы были точно воспроизведены въ судебныхъ бумагахъ, подобно заговорнымъ реченіямъ. Помѣщикъ бьетъ челомъ царю государю и великому князю Алексѣю Михайловичу на то, что „похвалялся человѣкъ мой Ивашка Рыжій… хотя-де бояринъ мой каковъ нибудь на меня сердитъ будетъ, а я-де поговорю идучи ва сѣни.., а онъ-де мнѣ ничего не учинитъ…“²⁾ Въ этомъ случаѣ были и похвальба и заговоръ („поговорю“), о которомъ Ивашка на пыткѣ сказалъ, что наученъ ему Сѣвскимъ стрѣльцомъ.