И все улыбались.

– Да, хоть на музыке, а потом ко мне…

– Прощайте, прощайте, не поминайте лихом! – твердил он, обходя стол. Чешневу он молча подал руку и крепко пожал ее; тот отвечал ему тем же и с каким-то состраданием посмотрел ему вслед. – Теперь, кажется, мало таких, – заметил он тихо соседу, – это один из последних могикан!

– И этот, я думаю, тоже, – отвечал тот тихо, указывая глазами на Красноперова.

Кряков все прощался.

189

– Et vous, là-bas sans rancune!1 – сказал он вдруг, подходя к концу стола, откуда раздавались французские фразы.

– Tiens! il parle correctement!2 – заметили там.

Потом он остановился около Лилиной.

– Прощайте, барыня! – сказал он, – я и на вас не сержусь; видите, какой я добрый! – Хохот возобновился. – Докажите же и вы доброту: дайте мне руку на прощанье! не бойтесь, я не укушу!

Все с любопытством и смехом смотрели на них обоих. Лилина робко и нерешительно положила свою руку на его ладонь, особенно когда увидела, что у него рука была чистая и из рукава виднелись манжеты безукоризненной белизны.

– Не сердитесь? нет? – спрашивал он, держа ее руку.

– Нет, нисколько! – сказала она, поглядывая на окружающих, – мне тоже было весело!

– И прекрасно! А какая у вас славная ручка: стройная, правильная, образцовая…

Она хотела отнять руку, особенно когда все, не удерживая смеха, смотрели на эту сцену. Но он держал ее крепко.

– Только пухла очень, мягка, изнежена она! Я знаю, однако, одну руку, которая не уступит вашей, особенно если на нее надеть вот этакую лепешку! – Он указал на ее браслет с большим изумрудом и с брильянтами вокруг. – Но та рука грубее; она не нежится, а работает и иглой, при случае и сварит что-нибудь, и около детей повозится!

– Чья же это такая счастливая рука, что удостоилась вашего внимания? – с кокетливой иронией спросила Лилина, уже переставшая робеть. – Извините за нескромный вопрос! – прибавила она.

– Моей жены, вот чья! славная бабенка! – сказал Кряков. – Но все-таки и у вас ручка образцовая!

Он вдруг чмокнул ее руку и быстро побежал вон, преследуемый дружным хохотом и восклицаниями всех гостей. За ним следовал студент, а сзади провожал хозяин. Двери затворились, и хозяин воротился на свое место.

190

– Каков! а! – раздавалось с разных сторон.

– Mais c’est une horreur! c’est une peste!1

– Помилуйте, прелесть! – говорил Сухов.

– L’ours mal léché! Oh, quelle horreur!2

– А я вижу, что он добрый малый, воля ваша! – сказал генерал.

– И какой умный, образованный! – прибавил редактор.

– Паршивая овца! – сказал Красноперов, – все стадо перепортит!

– Заблудшая овца! – поправил с сожалением профессор.

– А вы, Дмитрий Иванович, как находите его?

– Он для меня… загадка! – сказал тот задумчиво. – Вы, конечно, знаете его? – спросил он у редактора журнала.

– Нет, в первый раз слышу его имя, – сказал тот. – Теперь так много пишущих в газетах и журналах!

В эту минуту воротился молодой Уранов и с веселым видом смотрел на гостей.

– Ну что, проводил гостя? – спросил его дядя,

– Да! Как он вам понравился?

Все повторили ему свои отзывы.

– Еще приглашает к себе, – сказал Красноперов. – Кто поедет к эдакому уроду, куда-нибудь в трущобу, на чердак!

– Мы поехали бы – вот с ним! – сказал хозяин, показывая на Сухова, – если б это было в городе. Но, конечно, он не серьезно приглашал нас, да еще в Павловск! Ты, Митя, завези ему просто наши карточки.

– Напротив, он очень серьезно приглашает вас всех, – сказал студент с лукавым смехом, – и даже вас! – обратился он к Лилиной. – Вот и приглашение!

Он подал дяде какой-то листок. Все навострили уши и жадно впились глазами в хозяина.

– Что это такое! – сказал тот и начал читать вслух:

«В четверг, 12-го мая, в Павловском театре, дан будет, в пользу герцоговинцев, спектакль, с участием артиста императорских театров…»

191

Он не успел договорить имени артиста, как все общество гостей привстало с мест, хором ахнуло и вдруг оцепенело в молчании.

– Это он! возможно ли! – шепнул кто-то точно в испуге.

– Diable! diable! nous sommes joliment attrapés!1 – проговорил про себя другой.

Общая картина, которою вполне наслаждался только один зритель, молодой Уранов.

Затем последовал общий, сплошной смех. «А мы-то! – А я-то!» – вырывалось среди хохота то у того, то у другого. Чешнев так и заливался детским смехом над собою. Только Красноперов угрюмо молчал.

– Как это тебе в голову пришло, Митя! – обнимая племянника, сказал Уранов.

– Вы просили, дядя, помочь, чтоб весело было! – сказал тот.

– Спасибо! я в долгу у тебя не останусь! – заключил Уранов.

Еще собеседники не очнулись от смеха, как вошел человек и сказал, что швейцар пришел снизу доложить что-то нужное. Швейцар и сам выглядывал из-за дверей в залу.

– Что такое случилось? что тебе? – спросил Григорий Петрович швейцара. – Войди!

– Насчет гостя; вот что сейчас изволили уйти…

– Ну?

Все с напряженным вниманием ждали.

– Когда они вышли, я подал им пальто; а они подошли к зеркалу, покосились на меня и отвернулись вот эдак спиной… а я в зеркало-то все и увидал…

– Что ж ты увидал?

– Они хвать за усы, да в карман их, хвать за бороду – да в карман! Гляжу, совсем другой человек стал! Да без оглядки как бросится вон, на извозчика – и так прытко погнали…

– Ну что же?

– Я и побежал наверх доложить… господин незнакомый, в первый раз… все ли цело… серебро… Можно догнать…

192

Всеобщий гомерический хохот был ему ответом.

С хохотом гости прощались с Урановым, с хохотом шли по лестнице, одевались и разъезжались.

– ---

В следующий за этим вечером, в четверг вечерний поезд привез, в семь часов, в Павловск всех гостей, бывших на литературном вечере Уранова, кроме Красноперова и графа Пестова, и много других лиц того же круга. За два дня до спектакля не было уже ни одного места; билеты были распроданы по баснословной цене.

Артиста, как и всегда, при его появлении встретил восторженный прием. Раскланиваясь, он особый поклон обратил в ту сторону, где сидели: Уранов, Сухов, генерал, сам автор романа и дамы, между прочими графиня Синявская с дочерью, княгиня и княжна Тецкие, Лилина и много других. Пьеса прошла блистательно, вызовам не было конца, букетам и подаркам тоже. Тут были и венки, и несессеры, и футляры с разными вещами. Общее внимание обратил поданный из ложи, через капельдинера, большой старинный серебряный кубок, изящной работы, который Уранов показывал за ужином своим гостям.

Артист принял кубок, узнал его, взглянул на ложу, откуда его подали, и не мог даже поклониться. Он только приложил руку к сердцу.

На кубке были вырезаны имена всех присутствовавших за ужином.

«Истинному виновнику вечера 7-го мая – благодарные собеседники», – сказано было в записке, вложенной в кубок.

Там же оказался футляр с браслетом, украшенный большим изумрудом с брильянтами вокруг.

«С одной женской руки на другую, достойнейшую, руку супруги знаменитого артиста – от женщины», – написано было мелким женским почерком на бумажке.

Наконец со дна кубка артист достал пачку радужных ассигнаций. Он сосчитал – оказалось пятьсот рублей. Он отнес их в кассу, взял расписку в получении пожертвования от таких-то лиц в пользу славян – и отправил ее на другой день с своею визитною карточкою к Уранову.

Сентябрь 1877.

Сноски

Сноски к стр. 105

1 Это должно быть прекрасно! (франц.).

Сноски к стр. 107

1 Складывающийся цилиндр.

Сноски к стр. 108

1 Пожелания (лат.).

2 В постоянном составе (франц.).

Сноски к стр. 112

1 Зондировал почву (франц.).