И вы знаете, я решил выполнить просьбу этой женщины. Мне кажется, в этом есть смысл. Есть, есть!

1962 г.

Исполнительница несколько суетливо выходит на сцену, оглядываясь и вытирая косынкой пот со лба. В руках у нее чемодан и авоська, туго набитая какими-то вещами, обернутыми в бумагу. Она не сразу замечает зрителей. Но, даже посмотрев на них, снова оборачивается спиной к залу, кого-то ища за кулисами.

Наконец до нее, как говорится, «доходит», что здесь много людей. И, произнеся несколько раз «Ой! Надо же! Ой!», она окончательно обращает внимание на зал. Подставив ладонь козырьком ко лбу, она всматривается в лица зрителей. Затем выносит стул и садится на него перед самой рампой. Вообще исполнительница ведет себя так, словно зрителей не существует, — она орудует своим тяжелым багажом…

Посидев некоторое время и убедившись, что все ее вещи — чемодан, авоська, зонтик, жакет, который она перекинула через руку, сумочка и прочее — целы, она успокаивается и опять глядит на зрителей из-под ладони. Наконец, после тяжелого вздоха, заговорила. Исполнительница. Ой… Ну надо же… Граждане, я что вас хочу спросить: из вас кто-нибудь не знает этого… (Вынимает из кармана записочку, читает.) «Ковалев Николай Иванович, тысяча девятьсот сорок третьего года рождения, инженер, шатен с усиками»… А? Не знаете? (Подождала ответа, снова вздохнула.) Ой, я так и думала: так трудно у вас в Москве найти кого-нибудь, так трудно… Надо же! Ой… А мне нужно его найти… Я из-за него приехала, старалась, отпуск взяла за свой счет… А как вы думаете?.. Ага! Это же не шутка: у нас на фабрике получить за свой счет, когда у нас с планом затор и дирекция взбесилась вся… Но уж если я захочу, так уж будьте спокойны! Вот — приехала к вам. Зачем? А вот именно найти этого Ковалева, чтоб ему… Кхм, да…

Ну, у вас тут столица, ругаться нельзя. Надо культурненько… А он сам культурненько — Ковалев? А? То-то и оно! Главное — я же его нашла! Ковалева. А он…

Ну ладно, расскажу по порядку. Только давайте сразу условимся: вы об этом никому ни слова. Договорились? А то могут узнать у нас в Трифоновке, получится сплетня, и мне неприятно будет, и вам тоже не сделает чести, если окажется, что вы все толкуете про бедную женщину, которая ни в чем не виновата. Ведь так? Я говорю не про себя, а про Галю Никитину. Ну, моя подружка, Галя. Из-за нее я все это затеяла. Ага. Приехала сюда, отпуск брала, стратилась… Между прочим, Галя даже не знает ничего. А если она узнает, я прямо подумаю на вас, что это кто-нибудь, которые здесь сидят, кто-нибудь не выдержал и натрепался. Так что вы учтите!

Ой… Так у вас трудно в Москве. Я сошла с поезда — толпища такая… У нас в Трифоновке на станции сроду столько народу не бывает за целые сутки, сколько тут с одного поезда высыпалось. И вещи у меня тяжелые: я же гостинцы привезла моей тете Шуре. И потом обратно тоже надо кое-что купить: например, тюлю на занавески в Трифоновке нипочем не достать. Опять же чулки со швом никакого цвета тоже у нас не продают. Ну, никакой цвет. Ты чулок наденешь, а нога все равно будто голая. Так красиво получается. У Клавки Хомутовой есть такие чулки, так все ребята от нее не отходят на танцах. Надо же! Мне без этих никаких чулок возвращаться нельзя. Вот я иду в этой толпище с поезда, меня все бодают чемоданами, да корзинами в тесноте, и я сама чуть не угробила одного дядьку, который мне попался под верхний угол моего чемоданища на повороте с платформы… (Показывает, как это было.) Я уж думала, меня прямо в милицию. Ан ничего: и дядька покачался, покачался, отдышался и потопал себе дальше.

А я пошла прямо в справочный киоск. В киоске спрашиваю: как мне найти Ковалева? Эта тетка отвечает: в Москве Ковалевых три с половиной тысячи. Я ей тогда: мне нужен Ковалев Николай Иванович. А она: Николаев Ивановичей Ковалевых у нас двести сорок человек. Я ей: который мне нужен Ковалев, он инженер и ему тридцать два года. Она: так бы и говорили! Покопалась, покопалась, по телефону куда-то позвонила. В общем, дала мне адрес.

Ладно. Еду по адресу. А ехать мне трудно: я же в Москве первый раз. Куда ехать, на чем ехать — неизвестно. И кого ни спросишь, каждый дает другой совет. Один говорит: на автобусе. Другой советует на метро. Третьему кажется, что надо трамваем… Даже подрались из-за этого на скверике два пенсионера. Ага. Я у них спросила тоже: как добраться? Так они так разгорячились, что один пенсионер другому заехал в ухо. «Нет, кричит, это по Садовому кольцу, а ты врешь, как всегда, путаник, шизофреник — вот ты кто!» А третий пенсионер стоял тут же и засвистел в милицейский свисток, чтобы их разнять… Я поскорее с этого сквера подалась подальше.

Ладно, не буду рассказывать, как я до него добралась, до Ковалева. Факт такой, что нашла улицу, нашла дом, нашла корпус, нашла подъезд, нашла этаж, нашла квартиру. Позвонила. Открывает мрачная такая тетка, посмотрела сердито… А когда я сказала, что к Ковалеву, она аж зашипела. Думаю, сейчас укусит! Но ничего, рукой махнула на дверь: там, дескать, Ковалев, и уползла к себе. Я стучусь. А из-за двери патефон играет. Заграничная такая пластинка: знаете, певица мяукает печальным полубасом… (Пародирует.) «Муой Муалыш, мюня муучит, я муолчать уж не муогу…». И видать, из-за этого мяуканья стука не слышно. Тогда я поставила свои вещички под вешалку и ка-ак дам кулаком по двери — по-нашему, по-трифоновски. Дверь открылась: сам Ковалев стоит в полосатой пижаме — вот как раньше каторжников одевали, в крупную такую полоску.

— Вы ко мне, малютка?

— Ага.

— Пройдите, крошка.

Я вошла. Смотрю, в комнате у него сплошной модерн: все полированное, все новое, все это на ножках враскарячку. И главное, у самого морда — тоже вроде полированная. Знаете, усики стрелочками, на затылке гривка, на лбу челка. Рассматривает меня, как в музее статую.

— Малютка, я вас не помню.

— Правильно, говорю, мы с вами и не видались.

— А кто вам подсказал прийти ко мне? Эдик?

— Неа.

— Эрик?

— Неа.

— Юрик?

— Неа.

— Неужели — Эллочка?

— Неа. Я к вам от Гали.

— Простите, не помню: какая Галя?

— Ваша жена. Вот какая.

Ну тут он, правда, аж попятился назад. И улыбнуться хочет и не может: боится меня. Но все-таки сглотнул так слюну и говорит:

— Кхм… Очень приятно, садитесь, пожалуйста… Ликеру, может, выпьете или коньячку?

Я говорю:

— По-вашему, я брала отпуск за свой счет, приехала в Москву, чтобы с вами ликеры распивать? Нет, голубчик, я приехала вас спросить: что теперь будет дальше с вашей стороны?

— В каком смысле, крошка?

— Слушайте, бросьте меня называть крошкой. Я такая крошка, которая может поднять и нести сорок килограммов, а то и шестьдесят. Ясно? Ну и вот.

Он, знаете, застенчиво так отшатнулся на всякий случай, но все-таки улыбается мне. А я — ему:

— По-вашему, это правильно, так вот, ни с того ни с сего бросить жену?

— Нет, что вы! Я ужасно горюю! Ужасно! Но что делать, если любовь прошла? Сердцу ведь не прикажешь, правда?..\

— Ну так. К жене прошла ваша любовь. А ребенок при чем?

— Да, ужасно! Я сам понимаю… Я так люблю детей… Ужасно! Я даже подумывал навестить…

— Ну и в чем же дело? — спрашиваю.

— Да так, знаете, как-то… Все дела… Да вы садитесь, пожалуйста.

— Нет, зачем же?.. Давайте лучше прямо сейчас и поедем!

— Простите, куда поедем?

— А к Гале.

— К Гале?! Кхм…

— Вы же сами говорите, что собирались.

— Да! Ужасно! Я буквально каждую ночь мечтаю — это будет так чудесно: повидать Галочку, ребенка…

— Ну вот, собирайте в дорогу вещички, купим гостинцев и — прямо туда! Что вам надо с собой взять?

Я оглядываю комнату, хватаю мыльницу, щетку, носки и прочее такое… Он сперва только рот открыл. А я шарю в шкафу, собираю все в одно место и спрашиваю его — культурненько, между прочим: