— Мне сейчас следовало бы спокойно спать, — зевнула она. — Что это ты тут устраиваешь?

— Я насчёт надгробия, — сказал он. — Что ты хочешь, чтобы на нём было написано?

— Моё имя! — последовал ответ. — Там должно быть моё имя, с заглавной «е», потому что я — Елизавета, как та старуха-королева, что померла, когда я родилась. И с заглавной «х», для фамилии Хемпсток. Остальное неважно, я больше и не умела ничего писать.

— А как же даты? — спросил Ник.

— Вильям-зеватель, тыщ-шисят-шесть, — пропела она, а может, это просто рассветный ветер шевелил боярышник. — Главное — чтобы была большая «е». И большая «х».

— А кем ты была? — спросил Ник. — Ну, помимо того, что ведьмой.

— Прачкой, — ответила покойница. Затем утреннее солнце залило пустырь, и Ник остался один.

Было девять утра. Весь мир уже спал. Ник твёрдо решил, что не заснёт. У него было важное дело. Ему исполнилось восемь лет, и он был уверен, что в мире за пределами кладбища ему ничего не грозит.

Одежда. Ему понадобится одежда. Он уже знал, что его привычный наряд, серый саван, не годился. На кладбище он был в самый раз, поскольку сливался с камнями и тенью. Но если уж он осмелился пойти в мир за пределами кладбища, значит, нужно будет слиться с этим миром.

В склепе под разрушенной церковью была кое-какая одежда, но Ник не хотел туда спускаться даже днём. Он был готов оправдываться перед мистером и миссис Иничей, но совершенно не хотел объясняться с Сайласом. Он представлял себе недовольный — или, что ещё хуже, разочарованный — взгляд его тёмных глаз, и его заранее глодало чувство вины.

В дальнем конце кладбища находился домик садовника — небольшое зелёное строение, из которого вечно разило машинным маслом. Там хранились разнообразные старинные садовые инструменты и старая ржавая газонокосилка, которой никто не пользовался. Домик садовника был давно заброшен — последний садовник уволился ещё до рождения Ника. Заботу о поддержании порядка на кладбище теперь разделяли городской совет (который раз в месяц с апреля по сентябрь присылал сюда человека, чтобы косить траву и расчищать дорожки) и местные добровольцы из общества "Друзья кладбища".

Дверь домика была заперта на огромный замок, но Ник давно знал про одну расшатанную доску в задней стене. Иногда он пролезал в домик садовника через этот тайный лаз, чтобы подумать там в одиночестве.

На внутренней стороне двери всегда висела куртка садовника, забытая или брошенная здесь много лет назад, и запачканные зеленью джинсы. Джинсы оказались ему велики, но он засучил штанины и затянул их на поясе найденной там же бечёвкой. В углу стояли сапоги, и Ник их примерил, но они были настолько огромными и так сильно заляпаны грязью и цементом, что он в них сразу потонул и даже не смог оторвать ноги от пола. Он просунул куртку в щель от доски, сам пролез следом и уже снаружи надел её. Он решил, что если засучить рукава, то пойдёт. У куртки были широкие карманы, в которые он засунул руки и почувствовал себя франтом.

Ник подошёл к калитке и посмотрел сквозь прутья наружу. Мимо по улице проехал автобус. По ту сторону были машины, шум и магазины. По эту — прохладное зелёное убежище в зарослях деревьев и плюща — его дом.

С колотящимся сердцем Ник вышел в мир по ту сторону.

Абаназер Болджер на своём веку повидал немало странных типов. Когда держишь такой магазинчик, немудрено насмотреться на чудаков. Его лавка, расположенная среди тесных улочек Старого города, торговала одновременно антиквариатом и хламом (причём даже сам Абаназер не всегда мог отличить одно от другого), а заодно там можно было взять небольшую ссуду под залог. Всё это привлекало странных персонажей и необычных людей — одни хотели что-нибудь купить, другие заложить или продать. Абаназер Болджер стоял у конторки, где продавал или покупал разнообразное добро, но гораздо больший доход ему приносило то, что он покупал у чёрного входа — вещи, полученные не самым честным путём, которые он затем втихую перепродавал. Это был целый бизнес, и лавка старьёвщика была лишь вершиной айсберга. Всё остальное скрывалось в глубинах, и Абаназер Болджер предпочитал, чтобы всё ровно так и оставалось.

Абаназер Болджер носил очки с толстыми стёклами, а на его лице застыло выражение лёгкой брезгливости, как будто он только что глотнул чаю со слегка прокисшим молоком, и теперь не мог избавиться от кисловатого привкуса во рту. Это выражение здорово помогало ему в общении с теми, кто приносил ему старьё.

— Помилуйте, — говорил он, скривившись, — да это вообще ничего не стоит. Конечно, я вам заплачу, сколько смогу, потому что понимаю — у этой вещи есть субъективная ценность…

Получить у Абаназера Болджера сумму, хотя бы приблизительно равной ожидаемой, было большой удачей.

Лавка старьёвщика притягивает немало странных типов, но мальчик, который появился на пороге тем утром, был самым странным из всех, кого Абаназер запомнил за свою длинную жизнь, которую посвятил обману чудаков, у которых выкупал их добро за бесценок. Мальчику было лет семь на вид, а свой наряд он явно позаимствовал у дедушки. От него пахло как из сарая. У него были длинные спутанные волосы и очень серьёзное лицо. Руки он держал в глубоких карманах пыльной коричневой куртки, но даже так Абаназер видел, что мальчик что-то крепко сжимает в правой руке.

— Извините, — сказал мальчик.

— Здорово, мальчонка, — осторожно произнёс Абаназер Болджер. «Ох уж эти детки, — подумал он. — Вечно либо что-нибудь стибрят, либо тащат на продажу свои дурацкие игрушки». Как правило, в обоих случаях он им отказывал. А то купишь украденную вещицу у ребёнка — так на следующий день к тебе ворвётся разъярённый взрослый, которого оскорбило, что ты дал малютке Джонни или крошке Матильде десятку за обручальное кольцо. Детки! Себе дороже с ними связываться.

— Мне нужно кое-что для кое-кого добыть, — сказал мальчик. — Может, вы купите у меня одну штуку?

— Я у детей ничего не покупаю, — ответил Абаназер Болджер.

Ник достал руку из кармана и положил на замусоленную конторку брошь. Болджер бегло взглянул на неё, затем принялся внимательно рассматривать. Он снял очки, взял с конторки окуляр и вставил его в глаз. Затем включил лампу, стоявшую там же, на конторке, и принялся рассматривать брошь через окуляр.

— Змеевик? — произнёс он, обращаясь скорее к самому себе, чем к мальчику. Затем убрал окуляр, снова надел очки и взглянул на мальчика брезгливо и подозрительно.

— Где ты это взял? — спросил Абаназер Болджер.

— Хотите купить? — спросил Ник.

— Ты его украл. Небось, из музея какого-нибудь, да?

— Нет, — ответил Ник. — Так вы её купите? Или мне поискать кого-нибудь другого?

Лицо Абаназера Болджера тут же стало приветливым, а сам он сделался добродушным и широко улыбнулся.

— Прости, — произнёс он. — Нечасто приходится сталкиваться с такими штуками. В лавку старьёвщика такое не приносят. Ей место в музее. Знаешь, что? Пойдём-ка выпьем чаю с печеньем, — у меня там припасено в подсобке, вкусное, с шоколадной крошкой, — и обсудим, сколько эта вещица может стоить. Как тебе такая идея?

Ник вздохнул с облегчением, когда увидел, что старьёвщик подобрел.

— Мне нужны деньги, чтобы купить камень, — сообщил он. — Надгробный камень для моей подруги. То есть, она мне вообще-то не подруга. Мы просто знакомы. Знаете, она, кажется, вылечила мою ногу.

Не прислушиваясь особо к болтовне мальчика, Абаназер Болджер провёл его за кассу и открыл дверь в подсобку — тесную каморку без окон, битком забитую наваленными друг на друга коробками с хламом. В углу стоял здоровенный старый сейф. Рядом был целый ящик со скрипками, валялись чучела животных, стулья без сидений, книжки и репродукции.

У двери находился небольшой письменный стол. Абаназер Болджер подвинул к нему единственный целый стул и сел на него, предоставив Нику стоять рядом. Он покопался в ящике, где Ник успел увидеть полупустую бутылку виски, и извлёк оттуда пачку с остатками печенья. Он предложил одну штуку мальчику, включил настольную лампу, снова посмотрел на брошь, любуясь красными и рыжими завитками в камне, затем принялся рассматривать чёрный металл вокруг. Разглядев выражение змеиных лиц, он поёжился.