– Ида! – зычно (как мне кажется) командую я. – Стой, раз-два!

   Она стоит. Тем более, мужа своего подвешенного обнаруживает.

   – Никаких телодвижений, – говорю я, – иначе потолок рухнет.

   Здесь главное – чем бóльшую глупость сморозишь, тем скорейшего эффекта добьешься.

   – Землетрясение? – с абсолютным хладнокровием спрашивает Идея Шакировна, осматриваясь. – Так я и знала, когда шла домой, что дома – тоже землетрясение.

   Голос у нее низкий, властный. Хозяйка.

   – Сумочку снимите, – прошу я. – Потом плащ. Потом – медленно – подайте все это мне.

   – С другой стороны, – как ни в чем не бывало продолжает она, – если потолок рухнет, то мой муж освободится от вашей петли. А Лёнечка, умничка, уже в укрытии. Причин для волнений нет. Из-за чего вы так волнуетесь, Димочка?

   Я – волнуюсь? Грандиозная женщина.

   – Устала, как собака, – жалуется она, – освобождаясь от сумочки и верхней одежды. – Двадцать человек за ночь! Везли и везли. Иногда и двух на всю больницу не наберется, а сегодня наш экспедитор просто уж не знал, куда машины разворачивать…

   Она взбрыкнула, все-таки взбрыкнула! Пока заговаривала мне зубы, освободила у сумочки защелку…

   В режиме «спинного мозга» свою реакцию я не контролирую. Некий сверкающий предмет, выпав из ее руки, тяжело брякнув о сервант, а сама шалунья уже лежит, опрокинутая на спину. Доля секунды. Я сажусь рядом, прижав коленом ее рассыпавшиеся по полу волосы. Какие же у нее великолепные волосы – рыжие, с зеленоватым отливом, совершенно натуральные… масть Кота Дивуара, надо полагать, подбиралась с толком, отнюдь не случайно…

   – А ну – кулаком! – яростно шипит женщина, неестественно задрав подбородок. – Добивай, шакал!

   – Леонид, не снимай бак! – в очередной раз кричит Щюрик.

   И смех, и грех.

   – Я не хочу никого избивать, – спокойно говорю я им всем. – Кулак не для того, чтобы бить, а чтобы направлять… Эй, папаша, – зову я Барского, – в какую часть ведра постучать? Поруководи хоть немного процессом воспитания, это же твой ребенок!

   – Отпусти Иду, ей больно! – кричит он.

   – В верхнюю часть бака или в нижнюю? – я терпелив.

   – В нижнюю.

   – Отлично. Объединив усилия, мы многого добьемся.

   Я кидаю пробочку от пива. Металл с готовностью отзывается. И Леонид тоже отзывается:

   – Кто там?

   В голосе мальчишки – слезы.

   – Теперь скажи что-нибудь своей жене, – велю я Щюрику.

   Та, не в силах шевельнуться, с ненавистью смотрит на меня снизу вверх.

   – Ида, он спятил, – выдавливает из себя урод. – Он решил, что я его отравил. Ты, главное, не принимай поспешных решений.

   Пользуясь положением, я смотрю поверженной женщине в глаза.

   – Оставим проблему безумия философам, многие из которых, кстати, истинную мудрость полагают именно безумной. Насчет остального, сказанного вашим мужем, – сущая правда. Жить мне, Идея Шакировна, всего ничего. И терять мне, соответственно, нечего. Ну как, можно рассчитывать на ваше благоразумие?

   – Буду паинькой, – отвечает она.

   «Буду паинькой», – густым, сочным контральто – ух, как впечатляет! Я убираю ногу с ее волос. Она свободна. Она, презрительно усмехнувшись, поправляет задравшуюся юбку и желает подняться.

   – Вам лучше посидеть на ковре, – останавливаю я это движение. – Отползите, пожалуйста, в тот угол. Правильно, сюда. А теперь снимите обувь и бросьте ее в прихожую. Спасибо.

   – Я женщина восточная, – соглашается Идея Шакировна. – Мое дело – повиноваться мужчине. Ваши изысканные, тонкие манеры, какие я имела удовольствие испытать на своей прическе, убеждают лучше любых слов. Даже мой парикмахер не додумался до таких радикальных приемов…

   Не обращая внимания на эти змеиные укусы, я поднимаю с пола вещицу, при помощи которой хозяйка квартиры только что пыталась атаковать меня. Это была… столовая вилка! Не простая. Огромных размеров, чистого серебра, старинной работы. Широко расставленные и очень острые концы. Настоящее оружие. Неужели медсестра носит в дамской сумочке этакий антиквариат?

   Неужели история про нож вместо зеркальца – не сплетня?

   – А вот перемигиваться друг с другом совсем не обязательно, – предупреждаю я, стоя к женщине спиной. – Я чувствую каждый ваш жест, поймите это наконец. Специально обучался. Если хотите поговорить с мужем – пожалуйста, говорите.

   – Как дежурство? – спрашивает Щюрик, пытаясь отвлечь жену. Мужественный парень. Черт возьми, он все более мне симпатичен, как в старые добрые времена.

   – Сумасшедший дом, а не дежурство, – подхватывает она тему. – В терапии бабка одна с ума сошла, всю ночь бродила по палатам, перебудила всех, потом улеглась спать в коридоре, никого не слушая, и под утро умерла. Ужас. А еще… – Идея Шакировна ненадолго примолкает. – Дикость какая-то, мальчики. Андрея Гавриловича убили. Говорят, палками задушили. Я, правда, представить себе этого не могу – чтобы палками…

   – Нунчаками, – вставляю я.

   – Чем?

   – Они же – «нинья» по-японски. Две крепкие палочки, скрепленные короткой стальной цепью. Такими задушить нетрудно.

   – Про Русских мы уже знаем, – поспешно говорит Щюрик. – Из новостей. Большое горе. Ты была у матери?

   – Обязательно.

   – И как она?

   – Как всегда. Поливает тебя грязью.

   Я разворачиваюсь к женщине. Антикварная вилка в моей руке – вместо указки.

   – Простите, что прерываю. Мне просто любопытно. Вы эту штуку всегда с собой таскаете?

   – Формально вилка не считается холодным оружием, – вместо жены отвечает муж. – По-моему, зря не считается. Эта распугает, кого хочешь.

   – Неживой посоветовал?

   – Неживой.

   Время абсурда, думаю я, сдерживая спазмы смеха. Время тотального дзена. Смех – основа дзена, равно как и плач… Рассмеяться или заплакать невозможно – умру от боли…

   – Особенно вилки эффективны в штыковом бою, – размышляю я вслух. – Пристегиваются к дезодорантам и пудреницам…

   – А серебро, кстати, очень не любят… сами понимаете, кто, – кокетливо добавляет дама. – Ночные организмы определенного сорта.

   – На самом деле вот что удивляет, – продолжаю я с ходу. – С какой стати старшая медсестра дежурит в приемном покое по ночам? Или вас понизили в должности, Идея Шакировна?

   Супруги молчат. Недоуменно переглядываются. Она берет слово:

   – Во-первых, людей не хватает. Во-вторых, «скорые» деньги – это не такая уж малая добавка к зарплате, зачем же отказываться? В третьих… какое вам дело?

   – И ты ей веришь? – обращаюсь я к Щюрику. Теперь – персонально к нему.

   – Ида, – голос его задрожал. – Идочка… Знаешь, кто убил профессора Русских? Этот человек. Это он, понимаешь! А десять минут назад он пытался убить нашего кота. Он на все способен. Я тебя умоляю, ты только не дразни его.

   Я с облегчением опускаюсь в кресло.

   – Слушайте меня внимательно, дети. Прежде чем мы перейдем к следующему уроку, запомните правила техники безопасности. Правила просты: ничего не делать без команды. Самодеятельность карается. В окна тяжелые предметы не швырять, в стены не стучать, не орать. Иначе всё кончится быстрее, чем нам бы всем хотелось.

   – Что кончится? – с вызовом спрашивает женщина.

   – ВСЁ! – вколачиваю я в ее личико.

   Она отшатывается. Я возвращаюсь в кресло.

   – Ида! – стонет мужчина.

   – И дома тоже… – искренне обижается она. – Ни сна, ни отдыха… Мечтала, как положу голову на подушку, вытяну ноги…

   А ведь их всех, конечно, придется убить, неожиданно для себя понимаю я. С непривычки – думать об этом непросто. Но разве не для того я сегодня тренировался, чтобы обратить непривычное в простую и доступную форму? В форму истинной Мудрости… И ребенка? – думаю я. С некоторым усилием: да, конечно. Ребенка – тоже. Моя Реальность – едина для всех, и шагнуть на новый уровень мы сможем только вместе. Они станут ступенькой, а я – тем, кто на ступеньке…