– Не надо.

   Она с интересом поглядывает на Щюрика.

   – Как вы думаете, зачем он устроил эту студию звукозаписи?

   – Я у него потом спрошу.

   – Так он вам и признался! Мне, вон, два часа признаться не может. Я сделаю это за него.

   – Дим А с, – громко и отчетливо произносит Щюрик. – Ты же никогда не был подлецом.

   – Да и ты, вроде, до сих пор никого не убивал. Итак, подъехал однажды наш герой к Вите Неживому с несколько щекотливой просьбой. Жена, говорит, к родне в Баку улетает и категорически не хочет, чтобы ее провожали. И вот очень хотелось бы знать, как она прибудет в аэропорт – не с провожатым ли? А то, может, она договорилась встретиться там с кем-нибудь? Может, вообще не одна в полет отправится?.. Поможем, сказал добрый Витя. «Семерочники» всегда не прочь подработать, если клиент свой. Встанет эта небольшая услуга… Триста баксов на группу, ну еще ящик пива в машину, если ребятам ждать придется… Надо ли продолжать?

   Я прервался, чтобы хоть как-то восстановиться. Мне, педагогу, трудно говорить? Я выдержу это испытание… Женщина молча отошла в свой угол, сползла по стене на ковер и села, неотрывно глядя в пол.

   – Отлично. В обговоренную заранее минуту приняла группа заказанного фигуранта. Вас, Идея Шакировна. Довели до аэропорта, усадили в самолет. Даже на фотопленку процесс снимали, чтоб у заказчика никаких вопросов. А в «наружке», между прочим, среди фотографов такие профи есть, настоящие снайперы, с любого расстояния лицо в толпе отыщут и зафиксируют. Это мне Кожух рассказал. Они так и называются: «снайперы». Короче, никаких посторонних «лиц» вокруг фигуранта не обнаружилось, женщина как приехала одна в аэропорт, так одна и улетела. Чистенькая. О чем клиенту и было доложено. Каково продолжение этой истории? Наш герой не успокоился. Все свои баксы, тайком заработанные и припрятанные от жены, выложил он, чтоб спецтехнику закупить. Опять же через Витю, естественно. И чтоб его обучили, как этой техникой пользоваться. Несколько уроков, и он сам себе «наружка-семерка». Когда жена вернулась от родни, все было готово к новой счастливой жизни.

   – Я этого вашего Витю в ночном горшке утоплю, если он когда-нибудь в больницу загремит, – глухо молвит старшая медсестра.

   Все-таки мне удалось пробить ее броню! «Идея Шакировна – шокирована…» Забавная игра слов. Кому, как не учителю литературы, подмечать такие лексические казусы.

   – И правильно, – соглашаюсь я. – Неживой мне выдал по секрету страшную тайну. Лично ему, когда требуется, ребята из «семерки» ту же работу за сотню баксов делают. Триста – это для «лохов» и «чайников»…

   – Я вам не верю, – перебивает она меня. – Ложь.

   – Тогда поверьте своей брошке. Снимите, снимите ее!

   Она не двигается. Керамическая брошь в форме бабочки, однажды присевшая к ней на кофту, остается в неприкосновенности.

   – Английская булавка, с помощью которой ваша бабочка крепится к одежде, – объясняю я, – вставлена в специальное углубление и залита смолой. Отстегните, посмотрите. ( Ничего не происходит. ) Но если расковырять эту смолу, в ней обнаружится весьма чувствительный приборчик, который Витя устанавливал собственноручно. Этакая капелька. А еще можно поискать – знаете где? – за подкладкой вашей сумочки, это уж совсем несложно.

   – Прекратите, – требует дама.

   Или просит.

   К общению с ней трудно приспособиться – привыкнуть нужно, медленно врастать. Чем, собственно, последние несколько лет я и занимался – то в мечтах, то навещая ее на рабочем посту…

   Я перемещаюсь к окну, стараясь не споткнуться, и выглядываю во двор. Джип Щюрика – на прежнем месте.

   – Приемная аппаратура у него в машине, – раскрываю я тайну. – Он ставил авто неподалеку от Волошинской больницы и слушал, слушал, чем там жена занимается… Невероятно романтичная история.

   Пижонский знак «№1» притягивает мое внимание. Короткий ряд воспоминаний приходит и уходит. А ведь когда-то этот парень и вправду был номером один. Что время с ним сделало? Что время с каждым из нас сделало?

   …Все и всегда ты делал сам. Даже несмотря на свою вечную невезучесть. И руку, бросая снежок, ты ломал, и очки в выгребную яму ронял… Но чего мы только не вытворяли в отсутствие твоих родителей – если б знали они, из дому боялись бы на минуточку выйти! Ты был лидером, а я – так, привесок, подпевка. Хвостик. По двенадцать лет нам было…

   Кидали мы порох на раскаленную сковородку – не горстями, конечно, Боже упаси! По одной, по две, по три порошинки за раз, не больше. Ослепительные искры взлетали к потолку, как праздничный фейерверк. Микроскопические ракеты. Завораживающее зрелище. Порох изымался из полусгнивших патронов времен Второй Мировой, которые мы собирали летом на полях былых сражений. Железо сгнивало, а порох почему-то нет. Вынув начинку из гильзы, мы ее сушили. Немецкий порох – маленькие пластиночки квадратной формы. Советский – маленькие колбаски-цилиндрики. Советский летал заметно лучше, и потому ценился выше. Ты кидал боезапас на сковородку и преспокойно стоял рядом, наблюдал. Я кидал и отбегал в сторону, боясь, что искра в глаз попадет, – или пугливо приседал возле плиты, – но ты никогда надо мной не смеялся.

   И вот однажды выменял ты где-то здоровенный авиационный патрон, более похожий на снаряд. Может, и вправду снаряд? Сантиметров десять в длину. И пороху, должно быть, там было немеряно, и порох, должно быть, там какой-то особый, новый… Это был праздник. Патрон на удивление хорошо сохранился, никаких следов коррозии. И гильза, и пуля – устрашающей заостренной формы. Как подступиться к нему, как вскрыть?.. Вынуть пулю, предложил я. Плоскогубцами. Зажать гильзу в тисках – и… Сказано – сделано. Ты прикручиваешь тиски к папиному письменному столу, закрепляешь в них патрон, а я – жмусь на диване в противоположном конце комнаты. Ты дергаешь пулю плоскогубцами, дергаешь – ноль эффекта. Прикипело, выносишь ты приговор. Надо по краям оббить. Идиот, кричу я, вдруг она разрывная? Лучше в самой гильзе дыру проделать и весь порох ссыпать. Чем проделать? Да хоть гвоздем. Патрон уже закреплен, молоток и гвозди – в ящике под шкафом… И работа закипает вновь. Ты колотишь молотком по гвоздю, пробивая в гильзе дыру, а я бегаю по комнате с одной мыслью: лишь бы не грохнуло.

   Как вдруг… Готово! – радуешься ты. Смотрим. Отверстие, увы, получилось с загнутыми внутрь краями – хоть и немаленькое оно, порох никак не желает высыпаться. Порох-то здесь и вправду был особенный – необычайно крупные такие колбаски. Не вытряхивались, зараза! Надо пилить, сказал тогда я в отчаянии. Взять ножовку по металлу… Работал, разумеется, опять ты, а я выскочил из комнаты. Очень хотелось сбежать из квартиры, но стыд не позволил. Минут пять длилась эта пытка, и капризный патрон сдался-таки! Слышу – зовешь ты меня. Увидел я результат наших совместных трудов и чуть в штаны не наделал со страху. Что ж ты, идиот, говорю, так близко от пули пилил?! Кто же знал, что она такая длинная, улыбаешься ты. А пуля, между прочим, на самом деле оказалась непростой – некое серое вещество было залито в оболочку. Пошла бы ножовка буквально на миллиметр левее… К тому же металл в месте распила раскалился – не дотронуться.

   Вот в такие опасные игры, было время, мы с тобой играли…

   Порох, добытый из авиационного патрона, как выяснилось, летать со сковородки наотрез отказался. Просто сгорал, издевательски шипя – и всё удовольствие. Полный облом. Мучения были напрасны. Но дело совсем в другом. В тот раз – да, обошлось, и даже твоя врожденная невезучесть решила постоять в сторонке, хихикая в кулак. Через неделю стало ясно, почему.

   Через неделю мы с тобой взялись осуществить в ванной запуск баллистической ракеты из наземного положения…

   Время стремительно уходит, я чувствую это каждой клеткой умирающей плоти. Признание – вот катарсис, который нам всем нужен. Катарсис, дети – это очищение. Поэтому я вынимаю диктофон и включаю запись на воспроизведение.