Некоторое время слушаем молча.

   – Голоса персонажей всем известны? – уточняю на всякий случай.

   Идея Шакировна едва сдерживается, чтобы не вскочить.

   – Вы его что, пытали? – атакует она меня. – Почему Андрей Гаврилович так странно слова выговаривает?

   У нее почти истерика. Да что там, истерика и есть. Впервые вижу, чтобы эта стальная женщина потеряла самообладание. Еще мгновение, и она снова бросится на меня…

   – Нет, просто у него песок во рту, – максимально спокойно вру я. – Перед интервью мы с ним немножко по земле покатались. В остальном – все в рамках закона.

   Бдительность, Клочков, бдительность. Третий глаз, «спинной мозг»… Дослушиваем запись без приключений, и я выключаю диктофон.

   – Дальше, – сипло просит Щюрик.

   – Дальше профессора не стало, – говорю я. – Это случилось уже без слов.

   Они осмысливают услышанное. Я жду. Время стремительно уходит…

   – Ты, вообще, понял, о чем была речь? – обращаюсь я к Щюрику.

   Барский тупо молчит. Куриная кожа его так называемого лица быстро приобретает гнилушный оттенок.

   – Это ложь! – кричит женщина. – Я не знаю, что это за трюк, но это же чушь собачья!

   Кого она хочет убедить? Меня? Или своего недоделка-мужа? Я решительно возвращаю себе инициативу. Я вновь обращаюсь к мужчине, только к нему, ибо для него и были сохранены эти предсмертные откровения.

   – Да, Щюрик, да. Несмотря на технические ухищрения, ты проморгал, что половая связь между твоей женой и господином Русских все-таки существовала. И не только потому, что это случалось довольно редко. Он имел Идею Шакировну в гинекологическом кресле, идиотик ты мой! Игра у них была, у профессора и медсестры – якобы осмотр. «В доктора». Медсестра подыгрывала похотливому козлу. Главное, на полном серьезе, никаких смешков или, там, оргастических стонов! Какая гадость… Нравилась ли ей эта игра? Может, и нравилась, выгоды-то для нее вроде бы никакой. А ты, растяпа, если и ловил в свой приемник каждое слово, думал – работают люди… Эй, Равновесие-то держи, держи!

   Женщина встает.

   – Всем понятно, что это фальшивка, – брезгливо цедит она. – У вас навязчивая идея, Димочка. Вы силой заставила Андрея Гавриловича оклеветать и себя, и других. Зачем?

   Лучше ей было этого не говорить. Лучше ей было не швырять в меня вопрос «зачем».

   – Повернитесь, – прошу я.

   – Что?

   – Спиной ко мне.

   Исполнено без возражений. Лишь плечами гневно передернула. «Навязчивая Идея»… Я подхожу сзади и обнимаю ее.

   Время застывает.

   Реакция женщины непредсказуема. Она не вздрагивает, не возмущается, не спрашивает: «Что это значит». Она просто сползает обратно на пол, ускользая из моих неловких объятий. Я присаживаюсь рядом.

   – Раздевайтесь, – говорю я ей. Она как будто не удивляется:

   – Зачем?

   Опять «зачем»!

   – Вы не верите в «жучков»? Поищем вместе. Может, тогда и в диктофонную запись поверите.

   – Отчего же, в «жучков» я готова поверить. А диктофонная запись все равно не для меня приготовлена. Какая разница, верю я в нее или нет?

   – Вы, медики, – привожу я новый аргумент, – люди двойных стандартов. Вы с удовольствием осматриваете всех, кого пожелаете. «С удовольствием» – это ваше выражение, припоминаете? Так почему бы кому-то не осмотреть и вас? С тем же чувством.

   – Не хочу, – отвечает она резко.

   Ну что ж… Я принимаю решение. Я угрожающе распрямляюсь.

   – Рассказать, что сейчас сделает смертник, взявший в заложники эту семью? Он посадит вашего мужа на диван. Рядом посадит вас. Вы оба – связанные и беспомощные. Потом он найдет нож, в лезвие которого вы, сударыня, глядитесь вместо зеркала… кстати, этот нож – не выдумка? Я не заметил у вас в доме ни одного обычного зеркала… хотя, неважно. Что потом? Я… то есть он, маньяк-смертник, разложит на ваших коленях вашего же единственного ребенка, чтобы вы наблюдали хирургическую операцию в деталях…

   – Да хватит! – обрывает меня Идея Шакировна. – Что за книжные зверства… – неуверенной рукой она берется за пуговицы своей кофточки.

   Она мне подчиняется!

   – Леонид, ни в коем случае не снимай бак! – садит Щюрик из главного калибра. Слова взрываются, как снаряды. Он зажмуривается с таким ожесточением, что лицо его сворачивается в пространстве – словно пожирает само себя. Искусная компьютерная анимация.

   Мальчик под баком что-то неслышно бормочет.

   – Юбку тоже, – скучно напоминаю я. – И все остальное.

   – Если вы дотронетесь до меня, – громко (для мужа?) предупреждает меня моя новая ученица, – то, боюсь, вам придется исполнить все свои угрозы. Боюсь, чувство брезгливости сильнее моего страха. Но ведь у… убивать нас всех… вряд ли ваша цель?

   Что ты знаешь о моей цели, богиня, мысленно усмехаюсь я. Что ты знаешь о цепях, сковавших мучительный ряд наших перерождений? Истязала ли ты себя в поисках того Лучезарного кулака, которым разбиваются невидимые цепи?

   Поэтому – разденься и ступай за мной, куда бы я ни позвал…

   – Догола, уважаемая Идея Шакировна, – укоризненно говорю я и, пока она устраняет недоделки, сообщаю классу: – Контрольная работа! Вспоминаем весь пройденный материал!

   Увожу женщину в детскую комнату. По ходу дела зачитываю текст из записной книжки – вместо задания:

   – Раз болезни и женщины существуют, надо ими переболеть. Идите к постелям больных и женщин. И те, и другие ищут лишь того, кто способен перенять их Карму…

   Щюрик, оставшийся в спальне, издает звуки, мало похожие на человеческие.

   Ида шагает впереди меня – каменная, восхитительно неестественная. Как часто я воображал это роскошное тело, которым так и не смог обладать! Вот сейчас – воспользоваться бы… Какая злая ирония. Организм мой необратимо отравлен. И кем? Ее же мужем… Первое, что любая интоксикация убивает в мужчине – это половую функцию. Так природа защищается от нездорового воспроизводства. Что же говорить о моем запредельном случае?

   – Прикройся чем-нибудь, – разрешаю я, когда мы остаемся одни.

   Она потрясена. Не верит своим ушам.

   – И так тошнит, – поясняю я. – И без тебя.

   Из кроватки выдернута простыня – взлетает под потолок и стремительно закручивается вокруг ожившей статуи, скрывая от глаз никчемные подробности. Все, конец эротическому эпизоду. Пронесшийся по комнате ветерок приносит некоторое облегчение.

   – Неужели этот кошмар только из-за того, что я тебе не дала ? – осторожно начинает Ида.

   Более убогого высказывания я не мог вообразить.

   Моя Идея, сделанная из плоти и крови, вдруг оказывается маленькой и пустой, ненастоящей. А ведь я всегда произносил это могучее слово с прописной буквы…

   – Когда-то я был уверен, что познать женщину своей мечты, это шаг к самосовершенствованию, – по возможности ровно отвечаю ей. – Но когда ты… не дала … я понял, что отказаться от тебя – куда б О льший шаг, настоящий рывок.

   – Тогда зачем этот трагифарс? – она поправляет простыню на груди. Я отвожу взгляд. Не хватало еще, чтобы меня и вправду стошнило.

   – Когда ты выбрала себе в мужья урода, я подумал, что ты тоже занимаешься познанием себя. Твой выбор – это был дзен такой глубины, до которой даже я в то время еще не доныривал.

   – Дзен? – пользуется она сменой темы. – Это твоя философия?

   – Ни в коем случае. Дзен – состояние, а философия – всего лишь наука. Ну, в общем, теперь это неважно… Ты любишь Барского?

   – Любишь? – удивляется Ида. – Я – его. Безо всяких «любишь». Не так ты спрашиваешь.

   – А как надо?

   – Надо: «Ты чья?»

   Мне весело от ее наивности. Иллюзии относительно госпожи Барской и без того уже рассыпались в труху, но я все же достаю драгоценную книжку, открываю нужный текст:

   «То, что кажется твоим – не твое, то, что кажется не твоим – ничье. Какие могут быть претензии у человека на атом золота? Почему же он претендует на личное обладание сотнями миллиардов подобных атомов?»