Я пока еще в сознании. Правда, весь в холодном поту, и волны странной дрожи прокатываются по телу, и грудь стянута, словно ремнями, и прямая кишка тщетно пытается выдавить наружу хоть что-нибудь. Мне плохо… Это сердечный приступ.

   И это – вовсе не та смерть, которой достоин учитель!

   Какой дорогой уходят из жизни великие? Увы, не успел я договорить с Витей Неживым, не услышал окончательный диагноз, но ведь и без того ясно, что он собирался сказать… и без того – все предельно ясно…

   Истинные дзены уходят, останавливая дыхание. Вызываемая ими гипоксия должна быть так глубока и необратима, что гибель физического тела превращается в естественный и совершенно безболезненный ритуал. Разумеется, никакие препараты не применяются. Нужно подрезать уздечку своего языка, затем – одно легкое усилие – и язык проглатывается, полностью перекрывая гортань…

   По легенде именно так ушел Будда.

   Вот для чего мне нужен нож, идиотка ты малограмотная.

   Будда – не бог, а состояние души, так говорят великие. Степень святости, степень открытости сознания у великих не замутнена страхом… В последний раз я смотрю на себя в зеркало. Еще смотрю, еще. Никак не оторвать взгляд… Пора в путь. Записная книжка с цитатами? Тоже здесь, под рукой. Жаль, нельзя взять ее с собой. Знаешь ли ты, загадочный Во Го, не ответивший ни на одно из моих писем, что я тебя все-таки выследил – и настоящую фамилию знаю, и адрес. Когда-нибудь мы с тобой встретимся, если тебе, как и мне, удастся прервать цепь своих перерождений. Ты писал:

   «Для мысли нет временной тверди – она вечна. Поэтому первым шагом к разрушению цепей является признание вечности мысли…»

   Но если мысль вечна, то животный страх умирающей плоти просто смешон! Оставим всё животное – животным…

   Ритуал естественен и прекрасен.

   Превращаю зеркало обратно в нож. Открываю рот пошире, упираю язык в нёбо и чиркаю по уздечке лезвием. Рот наполняется кровью. Странное ощущение: язык словно теряет связь со мной, обретая собственную волю и разум. Словно некое животное заползло в теплую пещеру и укладывается на ночлег, выбирая позу поудобнее. Что теперь? Как проглотить ЭТО – не теоретически, а практически? Наверное, на вдохе… Одно хорошее усилие…

   Не получается.

   Нужно состояние души, равное достижению Нирваны. Пусть я не оставил после себя следов: учений, писаний, достойных учеников, монастырей, произведений искусства… не это важно. Один глоток – и гортань закупорена. Легко и беззаботно, как птичка зернышко склевала.

   Не получается…

   Рвотный рефлекс. Упрямый язык, пользуясь свободой воли, стоит горбом – или это я сам его выплевываю?.. Нужно расслабиться. Нужно качественно иное расслабление, до окаменения – почти паралич. Когда энергия из человеческого тела возвращается к истокам – в Небо, в Землю, к Предкам, – ты становишься статуей. Как это сделал Будда. Идеал. Ну же! Один хороший глоток…

   Я переворачиваюсь на живот и запихиваю упирающуюся тварь себе в горло. Язык рвется назад, но я держу его сильную тушу обеими руками. Не получилось красиво – получится некрасиво. Для истинного дзена не важен ни результат, ни, тем более, процесс. Восемь пальцев в рот, локти под себя. Не вырваться. Прощай, дыхание, изучению которого я подарил столько лет. Значение имеет только миг, когда понимаешь, что смысла нет ни в чем, даже в самом этом миге понимания…

   Становится нестерпимо жарко.

   Язык Вергилия, язык Рабле… Язык телячий в сметане…

   Прости меня, мама!

   Лопается гигантский пузырь; яичный желток растекается по тарелке; захлопываются двери метро; сверло вгрызается в пенопласт… Стремительный выпад противника, и я пропускаю прямой удар в солнечное сплетение. Лучезарный кулак! Золотой его блеск слепит глаза. Кто противник? Не видно. Я рефлекторно приседаю в позе гунбу, собираю остатки Ци, чтобы достойно принять новый удар… но все это не нужно. Реальность начинает движение, как перрон вокзала, назад – в прошлое, в про шлое, в прошлое, в прошлое…

   …Идея Шакировна, хватаясь руками за дверцу холодильника, с трудом встала. Человек, расположившийся в проходе между столом и буфетом, уже не дергался, не корчился, вообще не шевелился. Агония длилась недолго. Тело лежало, поджав колени к животу, соединив локти на груди, запихав в рот едва ли не все пальцы рук. Окровавленные плечо и подбородок, синюшный цвет лица…

   Мое тело.

   Телефон сигналил и сигналил, однако женщина прежде всего набросила на себя халат. Потом вошла в спальню и сорвала с сына пустой бак. Потом – освободила мужа. Тот упал на диван, попытался вскочить, снова упал и снова попытался встать. Жена принесла из прихожей вопящую телефонную трубку и подала ее мужу.

   Звонил Витя Неживой.

   – Что за финты! – зарычал мировой эфир голосом майора. – Дим А с у тебя? Сюда его, живо!

   – Где Клочков? – спросил Щюрик у супруги.

   – Умер, – констатировала та. – Подойти не может, – громко и прямо в трубку, чтобы всем слышно было.

   – Умер? – задохнулся от ярости офицер. – Приколы прикалываете? Да я вас урою за такие шутки!

   – Он и правда отравился! – закричал в ответ Щюрик. – Взял и откинул копыта! Сразу, как тебе звонить начал!

   Неживой ненадолго заткнулся.

   – Из-за этого отравления Клочкову башню совсем свернуло! – докричал свое Щюрик. – Рассказать – невозможно!

   – Кто бы говорил про его башню… – произнес майор совершенно другим тоном. – Знаешь, зачем я вам названивал? Хотел успокоить этого психа. Результаты всех исследований – отрицательные. И пусть он дурака не валяет. Какое, в жопу, отравление… Откинул, значит, копыта?

   – Похоже на то.

   – Что за бред! – сказал Неживой с отвращением. Он поразмыслил секунду-другую и вдруг уточнил: – Ты ведь шутил насчет своей конфетки? Или нет?

   – А ты что, НЕ шутил?

   Неживой миролюбиво хмыкнул:

   – Пиво за мной, убогий. Согласен, я проспорил.

   – Из-за твоего пива он чуть всех нас не уложил! Ты где был, трепло?!

   Неживой зевнул.

   – Трупом твоего профессора занимался. Давай колись, это ты его… под шумок, да?

   Собеседник чуть слюной не подавился, пытаясь что-то ответить.

   – Не бзди, не бзди, – успокоил его майор. – Нунчаки – с отпечатками пальцев, плюс к тому свидетели есть. Зато профессора – нет. Что и требовалось доказать. Гениальная комбинация, я в восторге.

   – Это я в восторге! ( Голос Щюрика задребезжал, как дюралевый бак. ) Кому он больше мешал, мне или твоему генералу с его сыночком-аспирантом? И кому из нас с тобой лишние звезды на погонах понадобились?

   – Хватит ветры пускать, – злобно сказал Неживой. – Ты, вообще, думай, когда свой рот опорожняешь.

   Он выразительно постучал пальцем по микрофону.

   – А тебе что, так трудно было догадаться, где Клочкова искать?! – напомнил Щюрик.

   Офицер нехорошо усмехнулся.

   – Зачем искать? Может, ты тоже кому-нибудь сильно помешал, звездочет.

   Друзья долго молчали.

   – Опять шутка? – бросил Щюрик в пустоту.

   На том конце, зажав трубку ладонью, неразборчиво общались. Наконец пустота откликнулась:

   – Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется. Еще Чехов сказал. Мне тут подсказывают, что это не я тебе, а ты мне должен пиво проставить.

   – С какой стати?

   – На всякий случай. Я, вот, с Клочковым полночи нянчился и почти поверил, что ему каюк настает. Чуть у самого башня не рухнула. Ё-моё, думаю, как же так… А потом эксперт позвонил, мозги мне поправил. Так что есть вопрос. Клиент точно сам по себе откинулся? Твердым предметом к его голове не прикладывались?