Опять над нею залучился

Сияньем свадебный венец.

За нею в дрогах я тащился,

Неуспокоенный мертвец.

Сияла грешным метеором

Ее святая красота.

Из впадин ей зияла взором

Моя немая пустота.

Ее венчальные вуали

Проколебались мне в ответ.

Ее глаза запеленали

Воспоминанья прежних лет.

На череп шляпу я надвинул.

На костяные плечи — плед.

Жених бледнел и брови сдвинул,

Как в дом за ними шел я вслед.

И понял он, что обвенчалась

Она не с ним, а с мертвецом.

И молча ярость занималась

Над бледно бешеным лицом.

Над ней склоняюсь с прежней лаской;

И ей опять видны, слышны:

Кровавый саван, полумаска,

Роптанья страстные струны,

Когда из шелестящих складок

Над ней клонюсь я, прежний друг.

И ей невыразимо гадок

С ней почивающий супруг.

1906

Серебряный Колодезь

Толпы рабочих в волнах золотого заката.

Яркие стяги свиваются, плещутся, пляшут.

На фонарях, над железной решеткой,

С крыш над домами

Платками

Машут.

Смеркается.

Месяц серебряный, юный

Поднимается.

Темною лентой толпа извивается.

Скачут драгуны.

Вдоль оград, тротуаров, — вдоль скверов,

Над железной решеткой,—

Частый, короткий

Треск

Револьверов.

Свищут пули, кося…

Ясный блеск

Там по взвизгнувшим саблям взвился.

Глуше напев похорон.

Пули и плачут, и косят.

Новые тучи кровавых знамен —

Там, в отдаленье — проносят.

1906

Москва

Пока над мертвыми людьми

Один ты не уснул, дотоле

Цепями ржавыми греми

Из башни каменной о воле.

Да покрывается чело,—

Твое чело, кровавым потом.

Глаза сквозь мутное стекло —

Глаза — воздетые к высотам.

Нальется в окна бирюза,

Воздушное нальется злато.

День — жемчуг матовый — слеза —

Течет с восхода до заката.

То серый сеется там дождь,

То — небо голубеет степью.

Но здесь ты, заключенный вождь,

Греми заржавленною цепью.

Пусть утро, вечер, день и ночь —

Сойдут — лучи в окно протянут:

Сойдут — глядят: несутся прочь.

Прильнут к окну — и в вечность канут.

Июнь 1907

Петровское

Над рестораном сноп ракет

Взвивается струею тонкой.

Старик в отдельный кабинет

Вон тащит за собой ребенка.

Над лошадиною спиной

Оголена, в кисейной пене,—

Проносится — ко мне, за мной!

Проносится по летней сцене.

Прощелкает над ней жокей —

Прощелкает бичом свистящим.

Смотрю… Осанистый лакей

С шампанским пробежал пьянящим.

И пенистый бокал поднес…

Вдруг крылья ярко-красной тоги

Так кто-то над толпой вознес —

Бежать бы: неподвижны ноги.

Тяжелый камень стекла бьет —

Позором купленные стекла.

И кто-то в маске восстает

Над мертвенною жизнью, блеклой.

Волнуются: смятенье, крик.

Огни погасли в кабинете; —

Оттуда пробежал старик

В полузастегнутом жилете,—

И падает, — и пал в тоске

С бокалом пенистым рейнвейна

В протянутой, сухой руке

У тиховейного бассейна;—

Хрипит, проколотый насквозь

Сверкающим, стальным кинжалом:

Над ним склонилось, пролилось

Атласами в сиянье алом —

Немое домино: и вновь,

Плеща крылом атласной маски,

С кинжала отирая кровь,

По саду закружилось в пляске.

1906

Серебряный Колодезь

Он в черной маске, в легкой красной тоге.

И тога щелком плещущим взлетела.

Он возглашает: «Будете как боги».

Пришел. Стоит. Но площадь опустела.

А нежный ветер, ветер тиховейный,

К его ногам роняет лист каштана.

Свеваясь пылью в зеркало бассейна

Кипит, клокочет кружево фонтана.

Вознес лампаду он над мостовою,

Как золотой, как тяжковесный камень.

И тучей искр взлетел над головою

Ее палящий, бледный, чадный пламень.

Над головой дрожит венок его из елки.

Лампаду бросил. Пламя в ней угасло.

О мостовую звякнули осколки.

И пролилось струёй горящей масло.

За ним следят две женщины в тревоге

С перил чугунных, каменных балконов.

Шурша, упали складки красной тоги

На гриву черных, мраморных драконов.

Открыл лицо. Горит в закатной ласке

Оно пятном мертвеющим и мрачным.

В точеных пальцах крылья полумаски

Под ветром плещут кружевом прозрачным.

Холодными прощальными огнями

Растворены небес хрустальных склоны.

Из пастей золотыми хрусталями

В бассейн плюют застывшие драконы.

1906

Мюнхен

Я фонарь

Отдаю изнемогшему брату.

Улыбаюсь в закатный янтарь,

Собираю душистую мяту.

Золотым огоньком

Скорбный путь озаряю.

За убогим столом

С бедняком вечеряю.

Вы мечи

На меня обнажали.

Палачи,

Вы меня затерзали.

Кровь чернела, как смоль,

Запекаясь на язве.

Но старинная боль

Забывается разве?

Чадный блеск, смоляной,

Пробежал по карнизам.

Вы идете за мной,

Прикасаясь к разодранным ризам.

— «Исцели, исцели

Наши темные души…»

Ветер листья с земли

Взвеет шелестом в уши…

Край пустынен и нем.

Нерассветная твердь.

О, зачем

Не берет меня смерть!

1906

Мюнхен

Я забыл. Я бежал. Я на воле.

Бледным ливнем туманится даль.

Одинокое, бедное поле,

Сиротливо простертое вдаль.

Не страшна ни печаль, ни тоска мне:

Как терзали — я падал в крови:

Многодробные, тяжкие камни

Разбивали о кости мои.

Восхожу в непогоде недоброй

Я лицом, просиявшим как день.

Пусть дробят приовражные ребра

Мою черную, легкую тень!

Пусть в колючих, бичующих прутьях

Изодрались одежды мои.

Почивают на жалких лоскутьях

Поцелуи холодной зари.

Над простором плету, неподвижен,

Из колючей крапивы венок.

От далеких поникнувших хижин

Подымается тусклый дымок.

Ветер, плачущий брат мой, — здесь тихо.

Ты пролей на меня свою сонь.

Исступленно сухая гречиха

Мечет под ноги яркий огонь.

1907