Париж

Я вышел из бедной могилы.

Никто меня не встречал —

Никто: только кустик хилый

Облетевшей веткой кивал.

Я сел на могильный камень…

Куда мне теперь идти?

Куда свой потухший пламень —

Потухший пламень… — нести.

Собрала их ко мне — могила.

Забыли все с того дня.

И та, что — быть может — любила,

Не узнает теперь меня.

Испугаю их темью впадин;

Постучусь — они дверь замкнут.

А здесь — от дождя и градин

Не укроет истлевший лоскут.

Нет. — Спрячусь под душные плиты…

Могила, родная мать,

Ты одна венком разбитым

Не устанешь над сыном вздыхать.

Январь 1907

Париж

Средь каменьев меня затерзали:

Затерзали пророка полей.

Я на кость — полевые скрижали —

Проливаю цветочный елей.

Облечен в лошадиную кожу,

Песью челюсть воздев на чело,

Ликованьем окрестность встревожу,—

Как прошло: всё прошло — отошло.

Разразитесь, призывные трубы,

Над раздольем осенних полей!

В хмурый сумрак оскалены зубы

Величавой короны моей.

Поле — дом мой. Песок — мое ложе.

Полог — дым росянистых полян.

Загорбатится с палкой прохожий —

Приседаю покорно в бурьян.

Ныне, странники, с вами я: скоро ж

Дымным дымом от вас пронесусь —

Я — просторов рыдающих сторож,

Исходивший великую Русь.

Январь 1907

Париж

Песчаные, песчаные бугры,—

Багряные от пиршества заката.

Пространств моих восторги и пиры

В закатное одеты злато.

Вовек в степи пребуду я — аминь!

Мои с зарей — с зарею поцелуи!

Вовек туда — в темнеющую синь

Пространств взлетают аллилуйи.

Косматый бог, подобием куста

Ко мне клонясь, струит росу листвою

В мои, как маки, яркие уста,—

Да прорастут они травою.

Твой ныне страж убогих этих мест

Я, старый бог, степной завет исполню:

Врагов твоих испепелю окрест,

Прияв трезубец жарких молний.

Пред ним простерт, взываю: «Отче наш».

Бурмидским жемчугом взлетело утро.

Косматый бог лист лазурь из чаш

И водопад из перламутра.

Заря горит: ручьи моих псалмов

Сластят уста молитвою нехитрой.

На голове сапфиром васильков

Вся прозябающая митра.

1908

Серебряный Колодезь

Я помню день: враги с окрестных сел

Восстали на меня — и вот: погибли,

Когда на них молитвенно пошел,

Закляв словами травных библий.

Когда, как месть, волшебств туманный ток,

Дымящийся росою и ветрами,

Подъяв, заклятьем пролил на восток

Над охладненными лугами.

Эй. ты! Падешь, коль вновь возмнишь восстать

На божество, как пал в веках твой прадед,—

И мой репейник бешеный, как тать,

Иглою шип под сердцем всадит.

Я вольный поп: и ныне, как и встарь,

Сюда кустом на брань рукоположен.

И вещий — сам. И вещий мой алтарь

Из крепких, красных камней сложен.

Колючий клир (ревнивое репье) —

Мои прозябшие цветами прихожане —

Вознес над вами, скрыв лицо мое,

Благославляющие длани.

Вот соберу с болот зеленый хвощ,

От ульев — мед, от нивы — колос хлебный!

Teкут века… Я утро, день и нощь

Служу целебные молебны.

Цветись, цветок, — и в ветер венчик кинь!

Взлетайте выше, ладанные струи!

Вовек туда, в темнеющую синь

Пространств восходят аллилуйи.

Медовый ветр струит густой елей,

Cлacтит уста и льется быстротечно.

Стоят холмы, подъяв престол полей

Тысячелетия, извечно.

И космами над синею водой

Вдали поник в бунтующей порфире

Сердитый бог с зеленой бородой —

Последний бог в пустынном мире.

Твой вопль глухой гудит, летит, твердит,—

Твердит в поля. лиет елей и стынет;

Зеленой хлябью вновь — и вновь — вскипит,

Листвяной купой хладно хлынет.

Из уст твоих — златые словеса!

Из уст дуплистых, сластно в высь кидаясь,

Они туда — в немые небеса

Текут, потоком изливаясь.

Как возвещу в простор окрестных сел

Сладчайших уст, о куст порфирородный,—

Как возвещу бунтующий глагол,

Неизреченный и свободный.

Из вековой, из царственной глуши

Ты — сук сухой наставя, как трезубец,—

Туда — во мрак трухлявой их души

Грозишь, косматый душегубец.

1908

Серебряный Колодезь

Века текут… И хрипло рухнул в лог

Старинный куст, изъеденный судьбою.

А я в слезах простерт у мшистых ног,

Как дым кадильный пред тобою.

В последний раз дупло — твое дупло —

Лобзаю я, наполненное гнилью.

Века текут; что было, то прошло.

Ты прорастешь седою былью.

Медвяных трав касается мой лоб.

Испив елей, и ныне, как намедни,

В последний раз — твой верный, старый поп —

Я здесь служу свои обедни.

Над золотой, вечернею рекой

Свивают кольца облачные змии

Скорей, скорей, — о поле, упокой

В твоей бездомной киновии.

Меня прими, — в простор простертый гроб!

Рассейтесь вы, как дым, седые бредни!

В последний раз — твой верный, старый поп —

Я здесь служу свои обедни.

1908

Серебряный Колодезь

Ушел я раннею весной.

В руках протрепетали свечи.

Покров линючей пеленой

Обвил мне сгорбленные плечи,

И стан — оборванный платок.

В надорванной груди — ни вздоха.

Вот приложил к челу пучок

Колючего чертополоха;

На леденистое стекло

Ногою наступил и замер…

Там — время медленно текло

Средь одиночных, буйных камер.

Сложивши руки, без борьбы,

Судьбы я ожидал развязки.

Безумства мертвые рабы

Там мертвые свершали пляски:

В своих дурацких колпаках,

В своих ободранных халатах,

Они кричали в желтый прах,

Они рыдали на закатах.

Там вечером, — и нем, и строг —

Вставал над крышами пустыми

Коралловый, кровавый рог

В лазуревом, но душном дыме.

И как повеяло весной,

Я убежал из душных камер;

Упился юною луной;

И средь полей блаженно замер;

Мне проблистала бледность дня;

Пушистой вербой кто-то двигал;

Но вихрь танцующий меня

Обсыпал тучей льдяных игол.

Мне крова душного не жаль.

Не укрываю головы я.

Смеюсь — засматриваюсь вдаль:

Затеплил свечи восковые,

Склоняясь в отсыревший мох;

Кидается на грудь, на плечи —

Чертополох, чертополох:

Кусается — и гасит свечи.

И вот свеча моя, свеча,

Упала — в слякоти дымится;

С чела, с кровавого плеча

Кровавая струя струится.