Темная лестница была черна, как смоль. К тому же мокра. Мои мозоли — с тех пор как я переоделась для сна, я была босиком — мои мозоли сильно болели, соприкасаясь с глинистой сыростью. Запах был вовсе не морской, а скорее тот, трудно определяемый аромат сырой почвы, который появляется сразу после дождя. Факел Байрона пылал немного впереди, отражаясь на поверхности стены, за которую я должна была держаться чтобы не подскользнуться. Прозрачная поверхность напоминавшая лед, вызвала во мне воспоминания о кольцах Гадеса. Мы спускались подобно Орфею, но в подземный мир своих собственных душ.

Последняя свеча в миниатюрном подсвечнике на стене представляла собой примитивный сталактит из воска, замороженный капающей смертью.

Единственным звуком теперь была легкая капель, что создавало иллюзию прохождения первого этажа неисследованной пещеры. Так же как и в пещере, тишина и покой были всепоглощающими. Они заставляли живых существ наполняться виной за свое существование… Здесь не билось ни одного сердца, а только легкая капель задавала пугающий ритм. Так же, как и в пещере, где разнообразие камней, известняка, песчаника и химикалий собирается на стенах в течение столетий, давая тупой и примитивный спектр падающему свету, так же и стены, окружающие нас, были ржаво-красного, оранжевого и ярко-зеленого цвета, который мы с удивлением отмечали при свете факела. Краски сменяли друг друга по очереди, отражаясь на поверхности обнаженного тела Байрона и в пылающих глазах Шелли.

Три наши фигуры вошли в темноту улицы между винными полками, Байрон был подобен подкупленному епископу, ведущему объятых ужасом жениха и невесту к алтарю.

Нечто достигло моего слуха. Гром, грохочущий высоко над нами трансформировался камнем в почти неразличимую вибрацию, слишком глухую, чтобы быть воспринятой в качестве звука, но производящую внутри тошнотворное ощущение, словно из комнаты отсасывают воздух.

Дорогу нам пересекла крыса. Мое сердце екнуло, пальцы вцепились в рубашку Шелли, когда он шикнул на эту тварь, чтобы испугать ее. Крыса остановилась, совершенно невозмутимо посмотрела на нас, двигая усатым носиком, затем побежала к своим друзьям. Теперь я слышала больше царапанья и шуршания вокруг, ужасная аудитория, безликая и бестелесная, скреблась за светом рампы.

Факел ярко вспыхнул под аркой, пытаясь осветить каждый уголок подвала. Глаза Байрона были сами как факелы.

Не было и следа Клер.

Рядом послышался скрип, сначала Байрон не взглянул туда, его лицо выражало тревогу и предчувствие дурного. Это была заржавленная средневековая арка, ведущая прочь, именно отсюда шел шум, здесь мы и найдем Клер. Я посмотрела наверх и увидела изрядно стершуюся надпись, вырезанную на каменной табличке, в тот момент, когда Байрон осветил ее факелом. На ней было просто написано — ДИОДАТИ.

Склеп.

Байрон овладел собой и вытянул вперед горящую головню, чтобы открыть железную калитку. Когда она медленно открылась, потянув за собой тонкие нити паутины, металл, скользнувший по ржавому металлу, произвел звук, похожий на крик умирающей птицы — так темнота приветствовала наше появление.

Я замерла. Этого было достаточно. Это зашло слишком далеко. Я почувствовала уверенные руки Шелли на своих обнаженных плечах.

По всей видимости, наверху опять раздался гром, бесшумный гром, который могли слышать только мои кости.

Байрон склонил голову и вошел в низкий вход притвора, красный отблеск факела пробежал волной по толстому слою паутины, паутинки вспыхнули и исчезли, как будто их никогда не было. В замкнутом пространстве язычки пламени жадно и шумно пожирали свою пищу и кислород, как работающий двигатель.

Нам ничего не оставалось как последовать дальше.

Низкое пространство прохода было горячим и наполнено ядовитым воздухом, будто это был День Страшного Суда, когда мертвые поднимаются из своих могил и некоторые из них шествуют на Небеса. Мы следовали по тернистому пути для осужденных на вечные муки грешников. Обжигающее пламя, уготованное еретикам, ждало наши души. Это пламя гиенны горело на моих щеках.

Факел притушил свое огненное дыхание. Мое дыхание тоже перехватило. Я не смела вздохнуть, а тем более выдохнуть — если я выпущу воздух, за ним последует все остальное мое содержимое. Мы ковыляли за Байроном вниз по глубокому пролету и наконец оказались в низкой куполообразной комнате, неожиданно вынырнувшей из темноты. Она была из другой эпохи, архитектурное убранство комнаты сочетало в себе мягкие тона темного прошлого — римские, византийские, египетские. Круглая каменная утроба, вырубленная в земле. Мокрые струйки грязи, сочащиеся между древними камнями, придавали красному огню горящего факела темный оттенок. Из гробов, расположившихся в нише по периметру круга, исходил всепроникающий запах столетней гнили, поколения на поколениях гнилостной Смерти. Крышки некоторых гробов были сдвинуты, обнажая пыльные останки и кости. В одном углу, сплошь затянутом паутиной, находилась груда костей. Над ними возвышался Череп, бесстрастно наблюдающий за склепом своими пустыми глазницами. Некоторые трупы, подобно останкам священников в катакомбах Палермо, были превращены в мумии специальным раствором, и теперь их кожа превратилась в затвердевшую поверхность, тем более гротескную, когда она оттенялась глянцево-блестящими волосами и отполированными зубами. Некоторые были одеты, как аристократы и кардиналы. Рука одного скелета была сложена в жесте благословления. Если это было смертью, я бы хотела не умереть никогда. Сожгите меня и развейте мой прах. Не позвольте мне стать этим. Это просто непристойно. Настоящая ересь.

Итак, теперь мы были вместе с мертвыми. Они каким-то образом ждали нас все это время. И собственно, так и должно было случиться: мы неизбежно должны были оказаться здесь. Мы вынуждены были прийти сюда. В нас здесь нуждались.

Я вся вымазалась в известняке и песчанике, покрывавшем влажные стены туннеля. Рубашка и брюки Шелли также были черного цвета. Пыльные и оборванные, полуодетый Байрон был покрыт сплошь ссадинами и синяками, словно мы побывали на войне. Мы представляли собой месиво пота, крови и диких глаз. Мы были как дикие люди, которые не знали цивилизации, ни мало не похожие на тех, кто был выпестован цивилизацией и ценил ее превыше всего.

Адский воздух — каждый вдох был подобен грому, эхом отзывался внутри нас. Джунгли. Мы снова были в Эдеме, мы проползли назад в нашу невинность Разума. В наши пещеры, где были только две эмоции, два чувства, две истины. И ни любовь, ни сострадание, ни Разум — только страх и смерть.

Ужасное эхо гулко отзывалось на каждый вздох.

— Боже, жара…

Байрон оттолкнул ногой крышку гроба. Из гроба выползли могильные жучки. Он проковылял к цепи, свисающей из кольца в мокрой стене, после укрепил в ней смоляной факел. Он висел так, как будто это было его естественным местом.

Байрон прополз к центру и поставил Череп из Ньюс Тэда. Я ждала заклинания — магической формулы.

— О, ты, чья мать земля, — О, ты, чей отец молния…

Из темноты раздался спокойный смех.

Наконец. Клер.

В напряженном ожидании мы вглядывались в полумрак. Смех шел из-за одной из каменных колонн, окаймляющих центральную часть склепа.

Мы увидели смутный силуэт ее спутанных волос и одну обнаженную руку. Ждала в темноте и в грязи.

Дым от смоляного факела постепенно наполнял катакомбу. У меня стали слезиться глаза, и горечь моих слез, которые я начала проглатывать, снова вызвала у меня приступ тошноты. Я почувствовала слабость, прислонилась к Шелли.

Байрон стоял, вытянув руку, словно подзывал любимую собаку — боясь назвать ее по имени, как бы не вспугнуть, как бы она снова не убежала от него.

Из темноты склепа медленно возникла Клер. Она вышла на четвереньках, как собака. Собака, только что пронесшаяся по грязной луже или только что вылезшая из помойной ямы. Она потерлась о колонну, прибавив слой паутины к черному и коричневому веществу, вонявшему, как отвратительнейшие экскременты, которые она пыталась стереть со своего тела, энергично скребя им о колонну. Ее белое лицо стало черным, словно она омыла его в грязном дерьме, скрывавшемся под крышками гробов, и огромные белки ее глаз еще ярче сверкали из-под спутанных черных волос. Когда она выползла из тяжелых теней, то при свете факела мы отчетливым образом увидели объект, который свисал из оскаленного рта этого милого примитивного лица. Словно кошка, несущая своему возлюбленному коту убитого воробья, Клер держала в зубах свой трофей — ДОХЛУЮ КРЫСУ.