— Я сразу послал телеграмму, — продолжал Мортимер, — и пригласил его сюда. Два года не виделись. Мне не терпится, милая, познакомить тебя с Эдди! Он — в твоем вкусе. Я знаю, как ты романтична, как обожаешь приключения и все такое. Вот услышишь, как Эдди последним патроном уложил дикого буйвола бонго, когда все понго — туземные носильщики — попрятались в донго, то есть в кусты.

— Какая прелесть! — прошептала Бетти, и глаза ее зажглись. (Полагаю, впечатлительных девушек такое и впрямь увлекает. По мне, бонго еще скучней понго, а донго — и вовсе тоска смертная.) — Когда ты его ждешь?

— Телеграмма придет сегодня. Надеюсь, завтра во второй половине дня мы увидим моего старого доброго приятеля. Вот удивится Эдди, когда узнает, что я обручен! Сам он — неисправимый холостяк. Однажды сказал мне, что самое мудрое, на его взгляд, высказывание в мире — пословица на суахили: «Всяк, вводящий женщину в свой крааль, заваривает вонго, которое не расхлебает по гроб жизни». Вонго — местное кушанье из вареных злаков, вроде нашей каши. Обязательно попроси Эдди, пусть скажет на суахили — еще красивей звучит.

Глаза девушки блеснули, лицо приняло то странное напряженное выражение, которое знакомо всем женатым мужчинам. Оно тут же исчезло, однако дало мне пищу для раздумий по пути домой и в безмолвии ночных страж. Я симпатизировал Мортимеру Стерджису и видел его будущее, как если бы гадал на рынке по ладони. Есть пословицы не менее мудрые, чем та, которую Мортимер перевел с суахили; одну из мудрейших передают от поколения к поколению жители восточного Лондона и шепотом повторяют в вигвамах торговцев рыбой: Никогда не знакомь свою зазнобу с приятелем». В этих семи словах заключена мудрость веков. Чего было ждать после того, как Мортимер разжег воображение Бетти рассказом о романтической жизни товарища, а вдобавок разрекламировал его как закоренелого женоненавистника? С тем же успехом он мог сразу попросить назад кольцо. Сердце мое обливалось кровью.

Мне случилось заглянуть к Мортимеру на второй день после того, как приехал его друг. Судя по всему, мои худшие опасения уже начали сбываться.

Дентон был из породы жилистых, закаленных людей с горящим взором и продубленной от солнца и ветра кожей. Он выглядел, кем был — человеком действия. Про волевой подбородок можно даже не упоминать — что за путешественник без волевого подбородка? Мортимер рядом с ним казался жалким продуктом нашей тепличной цивилизации. Я забыл сказать, что Мортимер носит очки. Они вообще редко красят мужчину, особенно когда рядом загорелый кареглазый покоритель неведомых земель рассказывает симпатичной девушке о своих приключениях.

Именно этим Дентон и занимался. Мой приход, по-видимому, прервал его на середине рассказа. После крепкого молчаливого рукопожатия он продолжил:

— Туземцы вели себя вполне мирно, я и решил у них заночевать.

Я мысленно взял на заметку никогда не вести себя вполне мирно с путешественниками, не то они непременно заночуют.

— Утром они отвели меня к реке. На этом отрезке она расширяется, образуя конго, или заводь, где, как мне объяснили, по большей части, и обитают крокодилы, питаясь местными буйволами — короткорогими жонго, которых смывает течением при переходе через брод и увлекает к лонго, то есть водопадам. Впрочем, лишь на второй день мне удалось приметить над водой уродливые ноздри аллигатора. Я выжидал в засаде и на третий день увидел, как он вытащил тяжелое тело из воды и выполз на песчаную отмель посреди реки, чтобы подремать на солнцепеке. Это было настоящее чудище — целых тридцать футов — вы ведь не бывали в Центральной Африке, мисс Уэстон? Нет? Вам обязательно надо там побывать — целых пятьдесят футов от носа до хвоста. Там он и лежал, сверкая на солнце влажной кожей. Никогда не забуду этого зрелища!

Дентон смолк, чтобы закурить сигарету. Бетти затаила дыхание. Мортимер, поблескивая очками, улыбался, как хозяин собаки, которая развлекает гостей забавными фокусами.

— И что вы сделали, мистер Дентон? — с придыханием спросила Бетти.

— Да, и что же ты сделал, старина? — подхватил Мортимер.

Дентон задул спичку и бросил ее в пепельницу.

— Что? Ах, да, — беспечно отвечал он. — Доплыл до заводи и застрелил его.

— Доплыли и застрелили!

— Да. Жаль было упускать такой случай. Разумеется, можно было выстрелить с берега, но я опасался, что не попаду в уязвимое место. Поэтому я доплыл до отмели, вложил дуло ему в пасть и выстрелил. Мне редко доводилось видеть крокодила таким ошарашенным.

— Но это же смертельно опасно!

— Ах, опасность, — рассмеялся Эдди Дентон. — Привыкаешь немного рисковать. Кстати об опасности. Был один неуютный момент, когда раненый гонго зажал меня в узком тонго. Как на грех, при мне был только сломанный перочинный нож, у которого сохранились лишь штопор, да такая штуковина, чтобы выковыривать камешки из конских копыт. И вот…

Дальше я слушать не мог. Есть вещи, которые вынести невозможно. Я придумал какой-то предлог и ушел. По лицу девушки я видел, что она готова вручить сердце романтическому приезжему, и вопрос лишь в том, когда это произойдет — через день или через два.

На самом деле не прошло и суток, как Бетти прибежала ко мне. Понимаете, она выросла у меня на глазах и всегда делилась со мною своими бедами.

— Мне нужен ваш совет, — начала Бетти. — Я так несчастна!

Она расплакалась. Я видел, что бедняжка взвинчена, и попытался успокоить ее рассказом о том, как однажды прошел длинную лунку в четыре удара. Друзья говорили, что это лучшее снотворное, и не ошиблись: на том месте повествования, где я с пятнадцати футов попал точно в лунку, Бетти перестала всхлипывать. Она вытерла глаза, зевнула раз ли два и смело взглянула мне в лицо.

— Я люблю Эдди Дентона!

— Этого я боялся. Когда появились первые симптомы?

— Для меня это было как гром с ясного неба. Вчера вечером мы гуляли в саду, он рассказывая, как его укусил ядовитый зонго, и внезапно у меня перед глазами поплыло. Очнулась я у Эдди в объятиях. Он прижимался щекой к моей щеке и булькал.

— Булькал?

— Так я сперва подумала. Впрочем, Эдди меня успокоил. Просто он говорил на одном из малоизвестных диалектов Восточной Уганды, на который всегда переходит в минуты сильного волнения. Вскоре он настолько оправился, что смог перевести свои слова на английский, и так я узнала, что Эдди меня любит. Он поцеловал меня. Я поцеловала его. Мы поцеловались.

— И где все это время был Мортимер?

— В доме, составлял каталог своей коллекции ваз.

Признаюсь, в этот миг мне захотелось бросить Мортимера на произвол судьбы. Человек, который сидит дома и составляет каталог ваз, покуда его невеста гуляет при луне с путешественниками, достоин своей участи. Тем не менее я поборол минутную слабость.

— Вы ему сказали?

— Разумеется, нет.

— Вы считаете, ему будет неинтересно?

— Как я могу ему сказать? У него разобьется сердце. Я нежно люблю Мортимера. Эдди — тоже. Мы оба скорее умрем, чем причиним ему боль. Эдди — воплощение чести. Он, как и я, считает, что Мортимер не должен ни о чем знать.

— Так вы не собираетесь разорвать помолвку?

— Я не могу. Эдди со мной согласен. Если ничего не удастся изменить, он готов сказать мне «прости», уехать далеко-далеко в пустыню, и там искать забвения в тишине, нарушаемой лишь воем бродячих йонго.

— Вы сказали «если ничего не удастся изменить». Что вы имели в виду?

— Я думала, может, вы что-нибудь посоветуете. Что если бы Мортимер решил сам разорвать помолвку?

— Ерунда! Он в вас души не чает.

— Боюсь, что так. На днях я уронила одну из его лучших ваз, а он только улыбнулся и сказал: «Пустяки».

— Я приведу вам лучшее доказательство. Сегодня утром Мортимер пришел ко мне и попросил тайно дать ему несколько уроков гольфа.

— Но он же терпеть не может гольф!

— Именно так. Но хочет научиться ради вас.

— А почему тайно?

— Чтобы сделать вам сюрприз к дню рождения. Вот как он вас любит!